Гадалка для холостяка

— Здравствуй. Ян, это Юлия. Секретарь деканата, — представляется голос. Я молчу, не имея возможности поздороваться. Болевой спазм сковал горло, наполняя рот слюной, которую я не могу сглотнуть. Под диваном стоит банка, в которую я плююсь. — У меня в руках приказ, — не дождавшись моего приветствия, продолжает девушка. — Я тебя сегодня искала, чтобы ты с ним ознакомилась, но не нашла. Ты не в институте?

Кое-как сплюнув в банку, шепчу:

— Нееет.

— Плохо Решетникова. Потому что в моих руках приказ о твоем отчислении, а, к твоему счастью, Ерохин вернулся раньше и сейчас находится у себя в кабинете. Ты могла бы к нему забежать и поговорить.

Я воспринимаю ее речь ровно.

Не думала, что слова о моем отчислении смогут когда-либо вызвать такую равнодушную реакцию.

— Яна, ты меня слышишь?

— Угум.

— Александр Михайлович сегодня будет до четырех. Тебе лучше поторопиться.

— Я не приду. Спасибо за беспокойство.

— Яна, тебя отчислят, — сокрушается Юлия, переживая больше, чем я сама.

— Ну и ладно, кхм, кх-кх-кх, — начинаю закашливаться я. — Извините, спасибо, — отбиваю звонок и захожусь в приступе давящего в гортани кашля.

Мне плевать.

Пусть отчисляют. У меня все равно нет денег оплачивать учебу. Но даже это оказалось не настолько не решаемо как то, что я не смогу смотреть в глаза всей своей группе. Я не знаю, что они могли подумать, но я не смогу чувствовать себя рядом с ними комфортно.

Ну а больше всего я не желаю видеть Миронова. Это основная причина. Я даже думать о нем не желаю, но оно само думается. Я гоню мысли прочь и радуюсь, когда от температуры меня отключает, и я растворяюсь в лихорадочном полусне.

Я даже рада, что узнала о своем отчислении в таком полуобморочном состоянии. В нем я хотя бы могу воспринимать входящую информацию без истерики.

Прикрыв каменные веки, чувствую, как уплываю, но меня вновь выдёргивают из забытья. Если это опять названивает та самая Юля, чтобы меня уговаривать, я просто не возьму трубку.

Но на дисплее вызывает имя Мавдейкина. Этому что от меня нужно?

Я не хочу брать трубку. Мне стыдно даже перед ним. Но телефон настойчиво просит его выслушать:

— Да, — превозмогая боль и стыд, отвечаю.

— Яна, привет. Как дела?

— Привет, Авдей, — сглотнув, выговариваю.

— А ты почему второй день не пары не ходишь? Тебя сегодня из деканата искали, — сообщает.

— Я знаю. Мне звонили.

— Ааа, — понимающе тянет Мавдейкин. — А ты когда придешь, Ян? — Отвожу трубку, чтобы прокашляться. — Ты что болеешь?

— Нет. Авдей… я … больше не приду, — закрываю глаза и глубоко вздыхаю.

— В смысле? — чувствую, как напрягается голос одногруппника. — Как не придешь? Завтра не придешь?

— Авдей… у меня возникли семейные проблемы. Я … забираю документы из института, — не думала, что слова так легко мне дадутся. Просвещать его в личную драму, я не собираюсь. Пусть уж лучше считает, что у меня возникла вынужденная семейная ситуация.

— Как? Яна? — Авдей беспокойно дышит в трубку.

Я дышу также, но у меня температура.

— Авдей, извини, мне нужно бежать.

— Ян, ты…

Не дослушиваю и кладу трубку.

Всё.

Спать.

А дальше вокзал, поезд и моя деревня…

Глава 41. На путь истинный...

Вываливать дерьмо изо рта я прекратил в подростковом возрасте, когда, напиваясь для храбрости дешевым портвейном с пацанами перед дискотекой, мы несли всякую чушь, а потом толпой над ней ржали.

Я думал, что с тех пор отрастил яйца, поумнел и повзрослел.

Оказалось, что нет.

Яйца-то я отрастил, вроде повзрослел, но со вторым у меня, очевидно, не срослось.

Второкурсники, заглядывающие мне в рот, меня бесят. Меня бесит солнце, пускающее свои лучи по лицам студентов, бесит этот скрипучий стул подо мной, и я сам.

Я бешу себя уверенно.

Стискиваю зубы до крошки.

Я не собирался ее оскорблять.

Не собирался!

Я в принципе даже никогда не повышал голос на женщину. На любую иную женщину… Кроме этой, которую хочется душить и защищать одновременно. Эта разрывающая амбивалентность сводит с ума, но, кажется, моему состоянию есть научное обоснование: известный швейцарский психиатр Э. Блейлер назвал бы меня шизофреником. В чем-то я с ним согласен.

Когда в ее полусдохшем телефоне я обнаружил нашу с ней переписку, все детали пазла сложились: и знакомый голос, и фигура, и кружка с именем, и соседка умницы-студентки, и скабрезные шутки, и нежелание называть свой домашний адрес. И да, меня задело. Я был перед ней искренен и просил от нее того же. Если бы она призналась, я бы понял. Уверен, мы поржали бы вместе над ситуацией и пошли бы дальше. Но Яна не посчитала нужным рассказать, и объяснить я себе смог сие поведение только тем, что наши отношения она не рассматривала в будущем, когда я рассчитывал на серьезно и долговременно.