Гадкая ночь

Ствол пистолета норвежки переместился в сторону Серваса. Согнуть палец, надавить на спуск… Ее рука дрожала – от холода, усталости, потрясения, боли и ярости, – дрожала слишком сильно, чтобы как следует прицелиться… Слишком сильно, чтобы выиграть дуэль…

За десятые доли секунды Мартен с ослепительной ясностью увидел и ощутил все детали окружающего пейзажа: заснеженные сосновые ветки качнулись под ветром… Один голый мертвец привязан к дереву, его подбородок опущен на грудь; другой лежит, раскинув руки крестом, и смотрит остекленевшими глазами в небо, холод морозит его икры, а пистолет в руке Кирстен ходит ходуном…

Он выстрелил.

Почувствовал отдачу в плечо, боль в животе, услышал, как шлепнулся на землю снег, сорванный звуковой волной, увидел недоверчивый взгляд Кирстен, устремленный на него. «Спрингфилд» выпал из ее руки, рот округлился. Потом колени норвежки подогнулись, по телу пробежала дрожь, и она рухнула своим прекрасным лицом в снег.

– Отлично исполнено, Мартен, – похвалил Гиртман.

Издалека донеслись гортанные вопли. Кричали по-немецки.

Наверное, нужно бросить оружие – будет глупо схлопотать сейчас пулю. Сервас задержался взглядом на теле Кирстен. Почувствовал горечь предательства. Снова.

Он идиот. Наивный, доверчивый, измотанная болью развалина.

Жизнь снова отобрала у него то, что сама дала. Снова пролилась кровь, выплеснулся гнев, родилось горькое чувство сожаления. Ярость и печаль. Ночь снова победила, тени вернулись – более могущественные, чем всегда, – и перепуганный день убежал далеко, туда, где нормальные люди живут нормальной жизнью. А потом все исчезло. Мартен больше не чувствовал ничего, кроме ужасной усталости.

– Но ты мог бы не стрелять, – добавил швейцарец.

– Не понимаю…

У него за спиной все громче, все повелительнее звучали крики на немецком. Совсем близко. Наверняка приказывают бросить оружие. Если он не подчинится, они начнут стрелять.

– У нее был один патрон, в стволе, и она его отстреляла. А обойма была пуста. Так что всё зря.

Сервасу захотелось упасть на снег, смотреть на падающие с неба хлопья, а потом уснуть.

Он подчинился приказу, бросил оружие. И потерял сознание.

Эпилог

Несколько следующих дней на Халльштатт и окрестности падал снег. Гиртмана допросили в маленьком комиссариате, больше всего напоминавшем полицейский участок из фильма «Звуки музыки» [130]. Регер и его люди начали беседу на немецком, и Эсперандье спросил, нельзя ли время от времени переходить на английский. Позже появился человек – то ли из Вены, то ли из Зальцбурга – и перехватил управление.

Требовалось некоторое время, чтобы решить, как поступить со швейцарцем (он убил человека на территории Австрии и подпадал под австрийскую юрисдикцию); они освободили все камеры предварительного заключения и превратили комиссариат в подобие тюрьмы из вестерна «Рио Браво» Говарда Хоукса.

Сервас на допросах не присутствовал. Его отвезли в больницу в Бад-Ишле, как и всех остальных пациентов. Клиника была закрыта, временно или окончательно, директор исчез. Сначала майора поместили в реанимацию, потом перевели в отделение, чтобы понаблюдать. Его эскапады нанесли организму вред, но гораздо меньший, чем можно было ожидать; правда, живот ему все-таки вскрыли, чтобы в этом убедиться. Австрийские коллеги долго расспрашивали Мартена о том, что произошло в лесу. Показания майора, Эсперандье, Регера и даже Гиртмана совпадали вплоть до деталей, но дознавателям оказалось не просто воспринять цепь событий, которые привели к тому, что четыре человека попытались убить друг друга, причем знаменитый дирижер был раздет догола и привязан к сосне.

Марго звонила отцу три раза; были звонки от Самиры, Дегранжа, Кати д’Юмьер, Шарлен Эсперандье и даже бывшей жены сыщика Александры. Венсан два дня приходил утром, днем и вечером, потом вернулся в Тулузу.

– Они не хотят меня отпускать, – улыбнувшись ему, сказал Сервас. – Как там у них дела с Гиртманом?

– Допрашивают. Он убил человека на их территории, и быстро нам его не отдадут.

– Угу…

– Займись собой, Мартен, и возвращайся поскорее.

Сервас подумал, что последний пункт зависит не только от него, но промолчал. Где-то зазвонили колокола. Все вокруг было белым, недоставало только рождественских гимнов, но он не сомневался, что в нужный момент в больнице запоют «Тихую ночь», и надеялся выписаться до этого.

Его телефон зазвонил вскоре после ухода Венсана.

– Как вы себя чувствуете? – спросил слишком хорошо знакомый голос.

– Что вам нужно, Рембо?

– У меня для вас две новости – хорошая и плохая. С какой начать?

– Ничего поновее придумать не могли?

– Значит, с хорошей. Мы получили флэшку. Судя по всему, ее отправили по почте в тот день, когда вас оперировали. Из Австрии. Хотите знать, что на ней записано?

Сервас улыбнулся: Рембо не может не терзать людей – тем или иным способом…

– Валяйте, рассказывайте, – ответил он.