Гадкая ночь

Чех снял куртку, бросил взгляд на норвежку. Она забрала свое оружие, но держала его в левой руке; куртка на правом плече набухла от крови. Долго ей не продержаться, но он умрет раньше. Жаль… Один на один с Гиртманом он мог бы попытаться. Или нет. Не с таким противником.

– Теперь ботинки, – сказал швейцарец. – И поторопись.

Киллер подчинился, и оставшись в носках, ступил на снег. Ноги мгновенно промокли и заледенели. Он снял свитер, рубашку, майку… и холод прилепился к голому телу, как вторая кожа. Влажный предрассветный холод. Холод, который чувствуют выжившие солдаты, глядя на поле боя, усеянное телами погибших товарищей. Он застыл на месте, выдыхая пар.

– Всё остальное тоже. Брюки, трусы, носки. Всё…

– Да пошел ты, Гиртман…

Выстрел разорвал тишину, и тело Иржи отлетело назад на два метра.

– Умоляю… – пролепетал Цехетмайер. – Прошу вас… не… не убивайте меня… пожалуйста…

Гиртман смотрел на изрезанное морщинами старческое лицо с синими от холода губами: из его покрасневших глаз по щекам текли слезы, превращаясь в ледяные капли; колени были согнуты, пенис совсем съежился, веревка врезалась в грудь.

– Я убил твою дочь, ты должен был меня ненавидеть, – сказал Гиртман.

– Нет… нет… я вас… не ненавижу… я… я…

– Хочешь знать, что я с ней сделал, прежде чем убить?

– Умоляю… Не убивайте меня…

Старик твердил одно и то же, монотонно, без остановки.

Кирстен увидела на снегу дымящееся желтое пятно. Седые волосы за лиловыми от мороза ушами показались ей похожими на крылья раненой птицы, которая никак не может взлететь. Она выстрелила. Тело содрогнулось и обвисло.

– Что ты творишь?! – возмутился Гиртман.

И увидел, что дымящийся пистолет теперь наставлен на него.

– Сам видишь: избавляюсь от свидетелей.

Швейцарец держал оружие в опущенной руке.

– Во что ты играешь? – спросил он. Тон был спокойным, как будто разговор зашел о погоде.

Кирстен насторожилась – ей послышался звук полицейской сирены.

– Я думал, тебе нравятся наши игры…

– Нравились. Скоро здесь будет полиция, Юлиан, а я не собираюсь доживать свой век в тюрьме. Даже ради тебя. Он, – норвежка кивнула на мертвого Цехетмайера, – сделал меня богатой, а скоро я еще и медаль получу. За твою поимку.

– Не будешь по мне скучать? – съязвил он.

– Мы хорошо проводили время вместе, но в живых я тебя не оставлю.

Кирстен держала Гиртмана на мушке; его рука с пистолетом по-прежнему висела, как плеть, но она знала, что должна вогнать в него две пули, иначе он останется непредсказуемым, опасным. Смертельно опасным.

– Но старик убит из твоего оружия… – Швейцарец кивнул на привязанный к дереву труп.

– Я найду объяснение для коллег. Мартен засвидетельствует, что я ему помогла, а тот хрен, – она имела в виду Иржи, – взял меня в заложницы. Это видела толпа народу…

– Мартен? Уже так фамильярно?

– Прости, Юлиан, но времени на болтовню не осталось.

– Ты помнишь сестру? – вдруг спросил он.

Она напряглась, в глазах появился странный блеск.

– Ты терпеть не могла сестру, ты ее ненавидела… Я редко встречал столь сильное чувство между сестрами. Она была чертовски талантлива и успешна, могла получить любого мужика. И родители любили ее больше, чем тебя. К тебе сестра относилась как к своему довеску; способностей ты была средних и так и прожила бы всю жизнь в ее тени, если бы… Я убил твою сестру ради тебя, Кирстен. Это был мой подарок. Я вернул тебе гордость. Открыл тебя тебе. Я передал тебе все мои знания и умения, и ты зашла так далеко, как и не мечтала…

– Это правда, из тебя вышел хороший наставник. Но ты забыл, что изначально хотел изнасиловать меня на том заброшенном заводе…

Гиртман посмотрел ей в глаза, перевел взгляд на черный зрачок дула и снова на нее.

– Всё так. Но ты убедила меня ничего не делать. Ты даже не испугалась. А я ведь выбрал мрачное место. Ни души вокруг, кричи сколько хочешь – никто не услышит… Любая другая на твоем месте умерла бы от страха. Но не ты. Меня почти оскорбляло, что ты ждешь смерти как избавления. Я сказал, что причиню тебе боль, – ты не отреагировала. Я пришел в бешенство. Я не собирался быть орудием самоубийства. Ты подбадривала меня, бросала вызов, науськивала – на себя. Я бил тебя – и чувствовал, что проигрываю. А потом ты предложила мне обменять твою жизнь на жизнь сестры. Это было так неожиданно, так… извращенно коварно… Знаешь, как я ее убил? Ты никогда не спрашивала. Хочешь знать, сильно ли она кричала?

– Надеюсь, что да, – холодно ответила Кирстен. – Надеюсь, эта мерзавка хорошо все прочувствовала.

– Можешь быть уверена… Значит, всё? Мы с тобой прошли наш путь до конца? Полагаю, другого способа расстаться не существовало изначально. Преступление свело нас, оно же нас и разлучит.

– Каким ты вдруг стал романтичным, Юлиан…