Гадкая ночь

– Фильм. Видеозапись, сделанная экшен-камерой «ГоуПро» [131], закрепленной на торсе оператора… Снимали в ночь убийства Жансана. Там всё: попытка изнасилования… автор фильма бросается на Жансана… в упор стреляет ему в висок… и скрывается в лесу… Потом направляет камеру на себя, снимает… и делает нам ручкой, придурок.

– Гиртман?

– Так точно, месье.

Сервас уронил голову на подушку, сделал глубокий вдох и уставился в потолок.

– Это видео снимает с вас подозрение в убийстве Жансана, майор, хотя я не понимаю, зачем Гиртман его прислал.

– Но?..

– Но это не оправдывает вашего поведения, недостойного сотрудника национальной полиции, вашего бегства из комиссариата, а также того, что вы пересекли границу Австрии по фальшивым документам и убили офицера норвежской полиции Кирстен Нигаард не из своего табельного оружия, а из какого-то другого, неопознанного…

– Допущенная законом самооборона, – сказал Мартен.

– Возможно, – ответил Рембо.

– Надо же, теперь вы не делаете скоропалительных выводов…

– Я буду ходатайствовать о вашем увольнении. Французская полиция не может иметь в своих рядах подобных вам людей. На вашего друга Эсперандье тоже наложат взыскание. – И Рембо отключился, не попрощавшись.

Всю ночь и весь следующий день шел снег. Сервас оставался в постели и смотрел в окно; ни вставать, ни ходить врачи ему не позволяли. Эскулапы дружно называли его «чудом спасенным»: делать резекцию печени так скоро после операции на сердце было чистым безумием. Тот факт, что он поднялся с «ложа страданий», только выйдя из наркоза, отправился в лес и застрелил кого-то из пистолета, приравняли к подвигу, который войдет в анналы австрийской медицины. Два огромных шрама превратили его в чудовище Франкенштейна. Он регулярно справлялся о самочувствии Гюстава: мальчик лежал в соседнем отделении, угрозы его здоровью не было, но он все время требовал отца – то есть Гиртмана.

На утро пятого дня Мартену наконец разрешили подняться и сделать несколько шагов. Скобы под бинтами слегка тянули, но он первым делом отправился навестить сына. Ребенок выглядел плохо, но дежурный врач успокоил сыщика: первые признаки обнадеживают. Гюстав хорошо переносит иммунодепрессанты, призванные уменьшить риск отторжения. Доктор снял только половину страхов Серваса: множество вещей могло плохо обернуться.

Гюстав спал, сунув большой палец в рот, его длинные ресницы едва заметно вздрагивали. Сервас подумал, что он, наверное, видит сны – летучие, как облака в небе над клиникой. Насколько приятны эти грезы детскому сознанию? Лицо Гюстава казалось спокойным, дышал он ровно, и Сервас решил, что может на время оставить его одного.

* * *

Рождество оба провели в клинике, под веселые возгласы медсестер и мигание гирлянд на искусственных елочках.

Наступил январь – если верить Интернету, «необычайно холодный» и в Австрии, и во Франции. Дональд Трамп воцарился в Овальном кабинете.

В феврале Серваса наконец-то выписали, он вернулся в Тулузу, прошел через дисциплинарную комиссию и был «приговорен» к временному – на три месяца – отстранению от работы без сохранения жалованья и понижению в звании до капитана.

Много месяцев Мартен сражался за опеку над Гюставом, жившем в приемной семье, и добился своего, когда Франция уже избрала следующего президента. Началась новая трудная жизнь. Приручить мальчика оказалось непросто – он плакал, требовал «настоящего папу», закатывал истерики, и Сервас чувствовал себя растерянным, усталым и бесполезным. К счастью, на помощь пришли Шарлен, Венсан и двое их детей. Мадам Эсперандье приезжала почти каждый день и оставалась с Гюставом, пока Мартен был на службе, и мальчик постепенно привык к новому дому и даже как будто доверился Сервасу, который познал давно забытое ощущение счастья.

В Австрии Юлиана Гиртмана перевели в ультрамодерновое стеклянное здание столичной тюрьмы Леобен, прозванной «Пять звезд». Франция требовала экстрадиции преступника, но дело затягивалось: австрийцы хотели сначала устроить «домашний» процесс. Приближалось следующее Рождество, и однажды ночью бывший прокурор пожаловался на тошноту и боли в желудке. Его осмотрел врач и не нашел ничего страшного, кроме легкого вздутия и стресса. Он дал швейцарцу две таблетки, выписал рецепт и удалился. Вскоре после его ухода заключенный попросил молодого охранника принести стакан воды.

– Как поживают ваши дети, Юрген? – поинтересовался он, убедившись, что никто не сможет услышать их разговор. – У Даниэля и Саскии все хорошо?

Офицер побледнел.

– А ваша жена Сандра все так же работает в школе? Учит малышей?

За черными стеклами шел снег.

Монотонное завывание ветра аккомпанировало хорошо поставленному голосу Гиртмана. Где-то раздался смех, и снова наступила тишина.

– Откуда вы знаете имена моих детей? – дрогнувшим голосом спросил Юрген.

– Мне известно все о каждом из вас, и у меня много знакомых на воле. Извините, если напугал, я просто хотел проявить вежливость.

– Не верю, – бросил офицер, надеясь – напрасно! – что произнес эти слова небрежным тоном.

– И вы правы. Я хочу попросить вас о небольшой услуге…