Гагаи том 1

— Ну, силен! — невольно воскликнул Громов.

Тимофей обернулся, увидел секретаря райкома. В первое мгновение он даже растерялся — так неожиданно было для него появление Громова. А тот подошел, взял у него топор.

— А дай-ка я.

Поставил чурку «на попа», размахнулся — хрясь! Поставил следующую, следующую...

— Кха! — Пополам. — Кха! — Еще пополам.

Разгорячился, снял тужурку, кинул ее Тимофею. И пошел, и пошел — только щепки в стороны.

— Получается, — одобрительно проговорил Тимофей. — Можешь подряды брать.

— А что? — задорно отозвался Артем. — На хлеб заработаю. — Отбросил топор, взял куртку. — Ну, здоров.

— Здравствуй, — сказал Тимофей, пожимая протянутую руку, все еще недоумевая, каким ветром занесло Громова, и уже догадываясь, что приехал он неспроста.

— Заготовками занимаешься? — Громов указал взглядом на ворох дров.

— Приходится.

— Надо, надо, — согласился Громов. Быстро взглянул на Тимофея. — И долго еще будешь гулять?

— Пока не посадят.

— Есть за что садить?

— Начальству видней, — уклончиво ответил Тимофей, стараясь понять, с чем приехал Громов.

— А ты не знаешь? Так-так, — протянул Артем. И вдруг вскипел: — Почему не пришел?!

Тимофей глянул ему в глаза.

— Откровенно?

— Разумеется.

— Не надеялся на поддержку.

— Ну, спасибо тебе, Тимофей. — В голосе Артема прозвучала обида. — Спасибо.

— И еще... не хотел надоедать. Одно не забылось, на́ тебе — другое. Там — Пыжов. Тут — Пыжов. Только и дел у райкома, что Пыжовым заниматься.

— Очень мило. Да тебя, брат, как погляжу, основательно попутал эгоцентризм! Как же — Пыжов. Пуп земли! А ты о деле подумал? Ты дело отстаивай!

Вывод секретаря райкома ошеломил Тимофея. Ведь выходит, что Громов, ругая его, фактически поддерживает в главном? Однако Тимофей еще боялся поверить в это. Как-то уж очень медленно достал папиросу, размял ее, продул мундштук, прикурил. Он выигрывал время, обдумывая ответ.

— Пожалуй, — наконец нарушил молчание, — ты это верно...

Громов не дал ему договорить.

— Лучше скажи, собираешься ли расплачиваться за дрова? Или я даром работал?

— Твоя цена? — в тон ему спросил Тимофей.

— Сто граммов.

— Всего-навсего?

— Больше нельзя...

Приглашая Громова в дом, Тимофей уже не сомневался: сто граммов — лишь предлог. Артем, видимо, хочет более подробно узнать о том, что произошло, составить об этом свое собственное мнение. И если это так, он, Тимофей, ничего не станет скрывать.

Рисунок был нехитрый — цветочки, листики. Шелк ложился на полотно нитка к нитке. Временами Кланя опускала работу на колени и сидела так, ничего не видя, хотя и смотрела прямо перед собой. Она отяжелела, и даже это, казалось бы, нетрудное занятие утомляло ее. К тому же она никак не могла обрести душевное спокойствие. Ее страшили предстоящие роды, еще не испытанная ею боль — неотвратимая, неизбежная, от которой никуда не уйти, которую ничем не предотвратить.

Кланя пыталась утешить себя тем, что ведь не она первая, не она последняя, что это удел всех женщин. А тут же, совсем непрошеной, являлась мысль о трагическом исходе. Да, она слышала, она знает...

Кланя старалась не думать об этом. Но болезненное наваждение не проходило. Оно отравляло и ее жизнь, и жизнь близких ей людей.

К ней ходили врач и патронажная сестра. Советовали не волноваться, больше двигаться, бывать на воздухе, выполнять посильную работу, физические упражнения. Они убеждали, что беременность проходит нормально, что ей не грозят осложнения. Это Артем, испытывая величайшую неловкость, вынужден был попросить Дмитрия Саввича — главврача больницы, — чтоб его жене, ввиду исключительно тяжелого психологического состояния, было уделено особое внимание. Но Кланя выслушивала советы, наставления, заверения и оставалась такой же, какой была.

Она обвиняла мужа в эгоизме, упрекала за то, что не уделяет ей достаточного внимания, что для него на первом месте работа, а потом уж жена. И это в то время, когда ради него ей приходится страдать! Распаляя себя таким образом, Кланя ожесточалась. Вот и сегодня наскандалила. Он ушел, хлопнув дверью, не притронувшись к еде — возбужденный, рассерженный. И теперь Кланя раскаивалась. Теперь тиранила себя за то, что отпустила его голодным. Ведь она любит Артема. Забота о нем составляет весь смысл ее жизни.

Кланя тяжело перевела дух, снова склонилась над вышивкой. И вдруг вскрикнула. Боль, возникшая где-то внизу живота, пронизала все тело, отдалась в сердце, согнула Кланю в три погибели.

Ее мать суматошно кинулась к ней из другой комнаты. И когда вошла, Кланя уже не кричала. Боль отступила так же внезапно, как и появилась. Кланя сидела бледная, покрытая испариной, будто заглядывая в себя, прислушиваясь к тому, что происходит в ней.

— Фу ты, непутевая, — проворчала старушка. — Напугала до смерти. Я уж невесть что подумала. — Подошла к ней, погладила голову. — Радоваться надо, доченька. Скоро уже...

— Артему позвони, мама, — испуганно попросила Кланя. — Пусть сейчас же едет домой.

— Позвоню уж, позвоню...