Никуда от этого они не могли уйти: она — от людского наговора, он — от своих мук. Даже должны были радоваться, что отвлекли внимание от главного, и их встречи не вызывают других, более серьезных подозрений.
Они стояли у старого тополя невдалеке от дома, где живет Фрося, скрытые темнотой еще бесснежного декабрьского вечера.
— Ничего не могу понять, — говорила она. — Последнее время от эшелонов, идущих на Сталинград, отцепляют... — Фрося умолкла, прислушалась, быстро шепнула Семену: — Обними меня.
Он неловко положил руки ей на плечи. Для Семена это прикосновение значило гораздо больше, чем могла предположить Фрося.
Возле них, будто из-под земли, появилась по-кошачьи гибкая фигура. В глаза ударил луч карманного фонарика и погас.
— А, влюбленные, — послышалось из темноты.
Они -были ослеплены чернотой, наступившей после яркого света и не сразу разглядели Гришку.
— Что тебе? — сердито проговорила Фрося.
— Знатно крутишь, — поддел Гришка. — И выбраковка в ход пошла. Белобилетники...
Фрося придержала Семена, рванувшегося было к Гришке, ответила:
— А тебя что, завидки берут? За службой и полюбиться некогда?
Гришка засмеялся:
— Эх, узнаю пыжовскую породу! Родному дядьке в зубы не смотрит.
— Сначала под носом высуши, — посоветовала Фрося.
— Ты гляди! — рассердился Гришка. Передвинул автомат из-за спины. — Не то насидишься в участке.
— Знаешь, дядька! — воскликнула Фрося. — Катись ты своей дорогой. Путаешься тут, только мешаешь...
Гришка воспринял эту двусмыслицу по-своему. У него одно на уме — похабщина. Снова заржал:
— Не терпится? Да? Ну, давай. Валяй.
И, скользнув в темноту, растворился в ней.
— Носит же земля такое ничтожество, — вздохнув, проговорила Фрося. — Так слушай же, — продолжала прерванный разговор. — Отцепляют вагоны с посылками. Выгружают их возле пакгауза. Штабелями лежат. И часовых выставляют. А составы меняют направление. Не на Ворошиловград идут. На Ростов-
Семен хмыкнул, ничего не понимая.
— Вот и я думаю: что бы это значило? — недоумевала Фрося. — Очень странно. И немцы чем-то озабочены... Так и передай Дмитрию Саввичу.
28
Сначала послышался возмущенный крик Гуровны:
— Куды тебя, анафему, несет?! Не велено к доктору без записи!..
В ответ раздалось дребезжащее:
— Нацальства не видишь, цертова баба?!
Распахнулась дверь, и в кабинет шмыгнул невзрачный мужичишка, преследуемый Гуровной. Уж она-то знает наказ Дмитрия Саввича никого не впускать, если у него «на приеме» Сенька Акольцев.
— Куды ты вскочил?! — умела Гуровна, врываясь вслед за нарушителем установленного порядка. — Здесь уже есть хворый. А тебе реестрацию пройтить надо.
— Не баба — церт в юбке, — отмахивался от нее мужичишка. —
Жаль, ружжо не прихватил. Ты бы у меня замолцала на веки венные.
Вмешался Дмитрий Саввич.
— В чем дело? — строго спросил.
— Дак я же кажу ему: реестрироваться надо, — начала оправдываться Гуровна. — А он прет без никакого понятия.
— Хорошо, Гуровна, идите, — сказал Дмитрий Саввич. Потом повернулся к столь бесцеремонному посетителю и предложил ему покинуть кабинет.
— А ты не оцень, не оцень! — напыжился мужичишка. — Може, я в большом нацальстве завтра буду. За цином иду...
Дмитрий Саввич сообразил, кто перед ним, — Артем Иванович достаточно ярко обрисовал портрет и своеобразный говор скотоватского полицая, — но вида не подал, хотя и обеспокоился. Появление этого полицая в Крутом Яру, его болтовня не могли не вызвать тревогу. Надо было прощупать, с чем он заявился? О каком чине речь ведет?
Дмитрий Саввич не ошибся, решив задеть тщеславие этого недалекого, напыщенного субъекта.
— За чином? — спросил насмешливо. — Это же за какие заслуги?
— Дицину я добыл, — многозначительно ответил полицай. — Може, какая важная птица? Надо дознаться. Пусть в службу зацтут.
Значит, не напрасны были опасения Дмитрия Саввича. И он испугался за Маркела. Если этот тип явится в полицию, сразу же выяснится, что Маркел не сдал задержанного. Но как же он не позаботился «обрезать концы»?..
Семен тоже понял, какая угроза нависла над Маркелом Сбежневым, поспешил вмешаться:
— Это какую дичину имеешь в виду, дядя? Не с бородищей ли?
— Тоцно! — удивленно воскликнул полицай. И вдруг насторожился: — А тебе откуда ведомо?
— Мне все ведомо, — ответил Семен. — Я уполномоченный по оперативным делам. Задержанные через мои руки проходят. И знаешь, дядя, — переглянувшись с Дмитрием Саввичем, продолжал Семен, — и абвер и гестапо с ног сбились, гоняясь за твоей дичиной. Крупным разведчиком оказался бородач... — Он пригасил злые огоньки, вспыхнувшие в глазах. — Крест ты, дядя, отхватишь. Так и знай.
— Цудеса, да и только! — обрадовался полицай. Возбужденно стал рассказывать: — Цимцикую, знацит, к куму на свежину. А этот — шасть к байрацку. «Стой, — крицу, — борода!» Будто не цует, Ну я и пальнул. У меня как? Цкурнул — не инаце сволота.
— Молодец, дядя, — одобрил Семен.
— Каргин я, — сообразив, что надо представиться, сказал полицай. — Из Скотоватой... Може, вы цто скажете, а? — заискивающе уставился на Семена. — Какое словцо замолвите?
— Да уж скажу, — пообещал Семен.