Гагаи том 1

Дыкин взглянул в глаза Дмитрию Саввичу:

— Вы, кажется, собирались эвакуироваться?

— Собирался, — выдержав его взгляд, ответил Дмитрий Саввич. — Семья уехала.

Маленькие хищные глазки Дыкина словно впивались в доктора, а мясистый, нависающий на губы нос будто принюхивался к нему.

— Что же вы?.. — быстро спросил.

— Хотите знать, почему остался? — спокойно осведомился Дмитрий Саввич, хотя голову сверлила мысль: «Неужели напал на след?» — А остался я, Филипп Макарович, повинуясь своему врачебному долгу. Есть в нашей профессии вот такое понятие. И каждый врач обязан ему следовать, если он, конечно, не проходимец... Уже перед отправкой эшелона прибежала женщина. Плачет, просит спасти дочь. Что мне оставалось делать?

— Это Пыжова. Ее муж у шкуровцев был.

— Может быть. Меня такие подробности не интересуют. Она просила помочь дочери. А для врача существуют лишь больной и его болезнь, которую надо победить.

— Интересно. Это что же, существует такой закон?

— Если хотите — да. Когда вас привезли среди ночи с аппендицитом, этот закон поднял меня с постели и привел к операционному столу... А если бы я продолжал спать и вышел на работу в урочное время? Перитонит. Сепсис. Смерть. Я не имел бы удовольствия видеть вас сегодня, уважаемый Филипп Макарович.

— Я был тогда в ужасном состоянии! Премного вам благодарен... Но тогда вы просто не доспали ночь, а теперь, очевидно, помимо своего желания остались у немцев.

— Ну, Филипп Макарович, вы удивляете меня. Неужто не ясно, что степень жертвенности врача — малым ли он себя ущемил, или многим — в конечном счете не имеет никакого веса, когда решается вопрос о жизни и смерти. Главное — была бы эта жертвенность, был бы выполнен врачебный долг. Ведь в обоих случаях, и с вами, хотя я только не доспал, и с роженицей, которая невольно задержала меня здесь, не приди я вовремя на помощь, конец грозил быть одинаково печальным.

— Знаете, убедительно, — согласился Дыкин. — И все же невероятно. Какое же надо иметь мужество, чтобы оставить семью, отказаться от своих намерений... ради спасения чужого человека!

— Все, Филипп Макарович, гораздо проще. Когда зовут медика, он не вправе задумываться: идти или нет, соответствует ли это его желаниям, какие для него будут последствия, как отразится такой визит на его собственной судьбе?.. Ну, а если быть до конца правдивым — я надеялся оказать помощь и догнать семью. Однако... случай оказался чрезвычайно сложным. — Дмитрий Саввич развел руками. — Обстоятельства сложились против меня.

— И даже то, что подвергли себя опасности, не могло повлиять на ваше решение?

— Опасности? — удивился Дмитрий Саввич, все время чувствуя какой-то тайный умысел Дыкина. — О какой опасности вы говорите?

— Вы не боитесь немцев?

Дмитрий Саввич пожал плечами.

— Медицина далека от политики. — И хотя был уверен, что это далеко не так, желая убедить Дыкина, продолжал! — Она — космополитична. Болезнь равно опасна и немцам, и русским, и французам... Я лечу людей.

Однако эти рассуждения, имевшие цель ввести Дыкина в заблуждение, насторожили его. Этот мотив был хорошо знаком ему. За разговорами об аполитичности науки он когда-то сам небезуспешно прятал свою сущность.

— Да! — воскликнул он так, словно только теперь вспомнил о цели своего прихода. — Вашей машинкой можно воспользоваться?

— Машинкой?

— Ну да. Пишущей машинкой.

«Вот оно что, — подумал Дмитрий Саввич. — Ясно». А Дыкину ответил:

— С удовольствием оказал бы такую любезность, Филипп Макарович. Но ведь ее забрали. Как только началась война — потребовали сдать.

— Жаль, — проговорил Дыкин. — Надо бы кое-что напечатать.

— Чего нет, того нет, — успокаиваясь, проговорил Дмитрий Саввич, поняв, что начальник полиции надеется сличить шрифт и таким образом установить, кто печатает листовки.

— Жаль. Придется поспрашивать еще где-нибудь.

— В управе есть. А у нас сейчас и канцелярия не ведется.

Дыкин сказал, что в управу ему не хотелось бы обращаться, поговорил о том, о сем и вдруг спросил:

— Может быть, покажете свои владения?

Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять истинное намерение Дыкина. Несомненно, это был неофициальный обыск. Вопрос поставлен прямо, и от него не уйти. Дмитрий Саввич снова забеспокоился: если Дыкин войдет в палату к Громову... Но медлить, увиливать — значит вызвать подозрения. И Дмитрий Саввич с готовностью ответил:

— Пожалуйста. Если это доставит вам удовольствие...

Он пропустил начальника полиции вперед. Из шкафа с хирургическим инструментом взял нож, сунул его в карман халата и вышел вслед за Дыкиным. Вскоре Дмитрий Саввич убедился в том, что больные меньше всего интересуют Дыкина. Обходя палаты, он не обращал на их обитателей ни малейшего внимания. Зато дольше задерживался в подсобных помещениях. У двери, за которой лежал Громов, Дыкин спросил:

— И тифозные есть?

— Пока один случай.

Дыкин намерился было идти дальше, не решаясь ее открыть, но, видимо, передумал, обернулся к Дмитрию Саввичу.

— Можете показать?

Дмитрий Саввич молча распахнул дверь, не спуская взгляда с Дыкина и сжимая в кармане рукоятку ножа.