Гагаи том 1

— Лады, — одобрил Егор Матвеевич. — Подкрепление тоже будет. Грозились подкинуть какую сотню стволов, припасы.

Михайло возбужденно потер руки.

— Добрые вести привез, Матвеич. А я прикинул — сеять время. Затем и прибыл. Думаю, потолковать надо: какие тебе сроки подходят, какие мне. Чтоб никаких обид. И ведь угадал: самая пора зерно в землю кидать. Пусть прорастает, пока хозяева заняты будут. Вернем свое — на полные груди задышится.

— Что верно, то верно, — поддержал Егор Матвеевич. — Только не пойму, о каких обидах речь ведешь.

Михайло сдвинул плечами:

— Оно же само собой, Матвеич. Тебе надо сеять. Мне надо. А трактор один на двоих. Чтоб, значит...

— Ты что? — прервал его Егор Матвеевич. — Или перепил? Или белены объелся? Трактор не на двоих. Мой трактор.

— Как? — растерялся Михайло. — Завсегда...

— Завсегда на паях был. А ныне сплатил Авдею.

— Ты, Матвеич, шутки шути, да знай меру, — рассердился Михайло.

Егор Матвеевич кинул беглый взгляд на жену, увидел, как она слегка кивнула, уставился на Михайла:

— Никак ты шутки шутишь. Неужто батя не говорил? Копейка в копейку сплатил. Слышь, мать? — повернулся к жене. — Когда это было?

— Да на Петров день и сплатил, — отозвалась Варвара Даниловна. — Деньги ему понадобились.

Михайло с трудом выдавил:

— Рехнулся, черт старый.

— Не гоже о родителе так, — укорила хозяйка. — Покойника не хают.

— А деньги, деньги где?! — не слушая ее, вскричал Михайло.

Егор Матвеевич развел руками:

— Спросить бы у него, да теперь не скажет. Поищи в похоронках.

— У-у-у, — взвыл Михайло. Он почувствовал: грабят, пользуются случаем, что отец умер скоропостижно и не оставил завещания, не распорядился, ничего не оговорил. И был бессилен что-либо предпринять. Кто станет на защиту его прав? Кому он нужен? Разум мутился. Вскочил, навис над хозяином, прохрипел: — Кажи правду, не то...

Взвизгнула Варвара Даниловна, схватила рогач, кинулась на Михайла.

— Сядь, — приказал Михайле властно Егор Матвеевич.

— Гони в шею ворюгу, поджигателя! — кричала хозяйка. — Что удумал, окаянный. Гони, чтоб и ноги на пороге не было. Говорила, не привечай бусурмана! — все еще размахивала рогачом Варвара Даниловна.

— Уймись! — прикрикнул на нее Егор Матвеевич.

Михайло трясся над столом, бросив голову на руки. Тело его содрогалось от бессильной ярости, горло душили спазмы.

— Обобрали... обобрали, — повторял исступленно.

— Не дури, — склонился над ним Егор Матвеевич. Что-то паучье, липкое проглядывало в нем. — Чай, не изуверы какие — христиане. — Многозначительно переглянулся с женой, продолжал: — Не такой Егорий Матвеевич, чтоб друзей забывать. И трактором, как встарь, попользуешься. Знай мою доброту. Помогу. Одна дорожка у нас.

12

Кабинет Елены, завуча и учительская — все помещается в одной небольшой комнатке. Здесь же и те немногие учебные пособия, которыми располагала школа. Посреди комнаты — большой стол, покрытый красным сатином, во многих местах залитым чернилами. А маленький стол Елены установлен в сторонке, под громадным развесистым фикусом.

Трудновато было Елене работать в таких условиях. Педагоги, конечно, в большинстве своем опытные — из дореволюционных. Ей порою самой приходится учиться у них планировать и вести уроки. Однако, кроме своих учебных часов, они ничего не хотели знать: отчитают и спешат домой. А Елена думала с их помощью оживить внеклассную работу, занять учеников в предметных кружках, создать художественную самодеятельность.

Этой осенью в школу пришли выпускники вузов. И ребята потянулись к молодым учителям, хотя, оставаясь верными себе, не преминули наделить их своими кличками. Клички эти — иногда бессмысленные, но в большей своей части точные и меткие — порой сопровождают педагога до конца его дней, передаваясь из поколения в поколение горластого и беспокойного племени учеников. Так уже исстари ведется. И крутоярские мальчишки не были исключением.

Ее вот тоже называют комиссаршей, хотя давно не ходит в шинели и буденовке, не носит сапог.

Она знает клички всех педагогов, так же, как знают их сами учителя.

Физика, например, зовут Индюком. Филипп Макарович Дыкин действительно чем-то напоминал индюка. Он лысел и, чтоб скрыть это, брил маленькую голову, покоившуюся на длинной, малоподвижной шее. Его крупный нос в минуты гнева предательски краснел, усиливая сходство с птицей, чье имя дали ему мальчишки.

Елене нравились его аккуратность, требовательность, хорошее знание предмета. Но кое-что в нем не одобряла, и прежде всего замкнутость, стремление уйти от жизни коллектива, его отношение к работе не более как к службе.

— Вы, Елена Алексеевна, — говорил он вкрадчиво, — достойны лучшей участи. И я дума...

— Не вы ли тот, кто может осчастливить? — насмешливо оборвала она своего собеседника на полуслове.

Он сразу же умолк. В близко поставленных к переносице глазах на миг промелькнул лихорадочный блеск.

— Простите, — сказал с достоинством.