С горем пополам отсеялась артель, созданная в последние дни перед осенними полевыми работами. Всего пятнадцать хозяйств записалось в нее — самых неимущих, которым и податься-то некуда. Спасибо, Маркел поддержал: четверик коней привел, весь свой инвентарь отдал. Остальные сволокли, что имели: мыршавых лошаденок, плешью изъеденных старых волов. Семена в кредит получили. Пупы надрывали, чуть ли не впрягаясь вместе со скотиной. Но успели бросить зерно в землю. Дождались всходов. Порадовались: не хуже, чем у людей.
А осень готовила беду. За первым дождем прошел второй, третий. Земля упилась влагой и уже не принимала ее. Дожди не унимались — то секли косо, наотмашь, то сеяли мелко, упорно, надоедливо. На смену дождям приходили туманы и снова уступали место дождям. Посевы замокли. Еще недавно темно-зеленые, сочные озими поблекли, пожелтели. Не поля — гнилые мочажины.
Двое верховых медленно продвигались топкой степной дорогой, кутаясь в мокрые плащи. Кони, до самого брюха забрызганные грязью, еле передвигали ноги в разжиженном черноземе. От них шел густой едкий пар.
Всадники хмуро поглядывали из-под капюшонов плащей на поля, молчали. Секретарь райпарткома Артем Громов и председатель крутоярской сельхозартели «Красный пахарь» Тимофей Пыжов, видимо, только что зло поговорили и старались не встречаться взглядами. Громова угнетал унылый вид полей под хмарью осеннего дня, раздражал Тимофей. И он снова заговорил:
— Не пойму тебя. Кто ты? И что ты?
— Зато я тебя понимаю, — огрызнулся Тимофей.
— Что ж, меня понять не трудно. Куда партия, туда и я, — ни на шаг в сторону. А тебя на вожжах держать надо, как слепую лошадь в шахте.
Тимофей молчал.
— С колхозом, ничего не могу сказать, завернул правильно, — продолжал Громов. — оть и поругались, а клеваж нашел. Обобществил все, что можно было. За это тебе честь и хвала. Молодец. Правда, маловато еще вступило. Надо поднажать.
Вокруг них была степь. Свинцовое, низко нависшее небо исходило дождем. Под копытами лошадей чавкала грязь. Дорогу пересек заяц, не спеша отбежал в сторону, присел — весь мокрый, какой-то взъерошенный, — безбоязненно уставился на одиноких путников.
— Черти тебя носят, — проворчал Тимофей, пропуская Громова вперед.
Артем обернулся к нему, захохотал.
— Оказывается, ты еще и с придурью. — И тут же стал серьезней. — Вот и определи: кто ты? И что ты?
— Ну, ну, определяй, коли уж такая загадка, — согласился Тимофей. — Только ни к чему все это.
Громов вопросительно взглянул на него.
— У меня об ином забота, — продолжал Тимофей. — Пересевать придется.
— Такие зеленя? Чепуху городишь.
Тимофей подъехал к озимому клину, сполз с коня. Громов придержал своего гнедого, повернулся к Тимофею. А тот склонился над всходами, легко выдернул первое попавшееся под руку растение, внимательно осмотрел корневище. Еще не набрав силы, оно почернело, распалось в руках.
— Гляди, — показал Громову.
— Чего глядеть-то?
— А того, что если не разумеешь — не спорь. Главное для озими — корень. То, что с осени зеленеет, — отомрет, а плодовые стебли от корня идут. Сгнил корень — не жди весной побегов, не жди урожая.
— По-твоему — пропали?
— Мертвые.
— Что же ты предлагаешь?
— Донести в окружком. Пусть помогут семенами.
— Понимаешь, что говоришь?! — воскликнул Громов. — Забыл, как выбивали кредиты?
— Иного ничего не придумаешь, — стоял на своем Тимофей.
У него, правда, была мыслишка, которую не хотел высказывать. Он понимал — рассчитывать на озимые не приходится. Но и пересевать не собирался, надеясь взять с них хоть небольшую толику. Весной он хотел распахать пустоши, бросовую землю и таким образом увеличить посевной клин, а заодно избавиться от рассадника сорняков.
— Значит, пересевать? — нарушил молчание Громов.
— Или это, или останемся без хлеба, — устало сказал Тимофей.
Опять они надолго умолкли. В серой пелене дождя показались телеграфные столбы, выстроившиеся вдоль полотна железной дороги. Копыта коней гулко застучали по шпалам переезда и снова зашлепали в грязи.
Шлях петлял вниз — к Яру. По обе стороны едва вырисовывались хаты с почерневшими соломенными крышами. Нигде ни звука. Будто вымерло село или погрузилось в сон.
— Мужики небось зады отсиживают, — заговорил Громов.
Тимофей возразил:
— Настоящий хозяин всегда работу найдет.
— Да-а, — неопределенно протянул Громов. И поспешил вернуться к тому, что тревожило: — Не дадут зерна. Наперед тебе скажу — не дадут. Нет его.
— Плохо.
— Куда уж хуже. И хотели бы дать, так нечего.
— Самим изворачиваться?
— А что?! — загорелся Громов. — Потрусим кулаков. Небось не последнее доедают.
Они проезжали мимо подворья Маркела. Сам хозяин стоял в дверях конюшни, ладил сбрую. Ему помогал Игнат Шеховцов.
— Заглянем, — предложил Тимофей, обернувшись к спутнику. — Артельных коней у Маркела содержим, пока свою конюшню отстроим.
Громов нахмурился. Это не ускользнуло от внимания Тимофея.
— И коровы здесь, — умышленно подчеркнул он, наблюдая, какое впечатление произведут его слова на секретаря. — И инвентарь... Покуда Маркел выручает. Всю усадьбу предоставил в пользование.