Читаем Гагаи том 1 полностью

Так Елена и не узнала, какая буря бушевала в душе этого умеющего скрывать свои истинные чувства человека. Восприняв его извинение как искреннее раскаяние, она попыталась смягчить ту резкость, которую допустила по отношению к нему:

— И вы, Филипп Макарович, извините мою несдержанность. Но вы виноваты сами. Мне кажется, я не давала повода так разговаривать со мной.

Она недвусмысленно указала границы дозволенного, дала понять, что между ними, кроме чисто служебных отношений, ничего не может быть общего.

С начала учебного года школа перешла на бригадный метод обучения. У Елены появилось очень много непредвиденных хлопот: и чисто хозяйственных — надо было заменить ученические парты столами, — и связанных с перестройкой методики преподавания.

Елена сидела за своим столом, просматривала тетради с диктантом, хмурилась. Филипп Макарович, как всегда выбритый и аккуратный, листал классный журнал. Преподаватель естествознания Вера Ивановна, или Верочка, как ее называли в коллективе учителей, прихорашивалась перед уроком, глядя в маленькое зеркальце.

— Опять то же, — сердито проговорила Елена.

— Вы о чем, Елена Алексеевна? — повернулась к ней Верочка.

— Одни и те же ошибки. Просто ума можно лишиться!

— Последнее слово педагогики, — развел руками Филипп Макарович. — Коллективные знания...

— Это ужасно, — заговорила Верочка, — объяснять тему и видеть перед собой затылки и спины. Ощущение такое, будто обращаешься к стенке. Да-да. К глухой стенке.

— Очевидно, надо писать, — сказала Елена. — Писать в наркомат.

— Зачем? — спросил Филипп Макарович.

— Но ведь так нельзя оставлять. К голосу практиков должны прислушиваться.

— Извините, Елена Алексеевна, — тонко усмехнулся Филипп Макарович, — но вас нетрудно уличить в непоследовательности.

— Что вы имеете в виду?

— Дух эпохи. Культ коллективизма, везде и во всем, от коллективных хозяйств до коллективной мысли.

— Коллективизм — кредо нашей партии, величайшее ее завоевание, — сказала Елена. — Но я не вижу связи между этим и вашим обвинением.

— О, я никого не обвиняю, — поспешил заверить Филипп Макарович. — Но если вы, Елена Алексеевна, полностью одобряете коллективизацию сельского хозяйства, если вас не смущает тезис о коллективной мысли, если это ваше кредо, почему же отвергаете коллективные начала в школе? Почему возмущаетесь? Нелогично.

Елена быстро взглянула на него.

— А вас устраивает бригадное обучение?

— Меня устраивают указания, исходящие из вышестоящих инстанций.

— И вам безразлично — идут эти указания на пользу дела или во вред? — допытывалась Елена.

Таких разговоров Филипп Макарович старался избегать. Но вопрос был поставлен, и нужно было как-то ответить.

— Я педагог, — сказал он, давая понять, что не имеет никакого желания продолжать дискуссию. — Только педагог.

— Коллега предоставляет право воевать вам, Елена Алексеевна, — насмешливо заговорила Верочка, — а сам предпочитает оставаться в стороне.

— Законов физики не переиначили никакие мировые потрясения, — назидательно произнес Филипп Макарович. — Ни одного слова не изменилось в знаменитых определениях Ома, Гальвани, Ньютона... со времен их гениальных открытий.

— Величайшее открытие человечества — нотная грамота — тоже не претерпело изменений, — возразила Елена, — и тем не менее сейчас не обучают ребят положенному на ноты церковному песнопению. Дело не только в том, что преподавать, но и как преподавать, какое содержание вкладывать в ту или иную форму.

— Может, может быть, — пожал плечами Филипп Макарович, оставаясь при своем мнении, но явно ретируясь.

— Нам, большевикам, не безразлично это, — продолжала Елена, — как не безразлично правящим классам буржуазных стран. Наука никогда не была аполитичной.

— Может быть, — снова повторил Филипп Макарович.

— Это ведь истина, — продолжала свою мысль Елена. — Химия, например, является несомненным благом и в то же время может оказаться самым большим злом. Все зависит от того, кому она служит, как ее применять. Формула динамита как химического вещества во всех странах неизменна. Но одни используют динамит для облегчения труда людей, другие — для того, чтобы уничтожать людей.

Конец разговору положил звонок, зовущий на урок. Елена поднялась, собрала тетради, сказала:

— Эксперименты и поиски, конечно, нужны. Но когда дело касается детей...

Она шла в класс и думала о том, что не переставало ее волновать. Нет, она все-таки напишет в наркомат. Ведь новый метод обучения в школах оказался типичным левым уклоном. Отмели все старое, лишь бы отмести. А что создали? Все это нужно было проверить на опыте одной школы, ну, в крайнем случае, на опыте школ какого-то одного района.

Возле шестого класса она остановилась, поправила прическу и открыла дверь.

13

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза