Гагаи том 1

— Это еще не все, — родолжал Тимофей. — Ты погляди, куда они прицел брали, на что замахивались! Перво-наперво объявили, что крестьяне — собственники и с ними социализм не построишь. Их, дескать, надо поприжать: увеличить сельхозналог и увеличить цены на промтовары. Понял?

— Не, — качнул головой Савелий. — Ни черта не понял. От такой политики мужику впору волком взвыть. Что ж они, совсем обалдели?

— Считай, как хочешь. Только у них по этому вопросу свое мнение имелось. Они выставляли себя настоящими революционерами. И обвиняли Центральный Комитет в том, что он изменил марксизму, пошел на союз с теми, кто, мол, заражен мелкобуржуазной стихией. Мол, большевикам-марксистам этого нельзя делать.

— Все это мудрено, конечно, — заговорил Савелий. — Все эти теории не по моим зубам. У меня практический вопрос: чем же они собирались страну кормить?

— А вот это я тоже хотел бы у них спросить. — Тимофей глянул на Савелия, настороженно прищурился: — Что ты, Тихонович, думаешь о Маркеле?

— А что о нем думать?

— Ну, каков он человек? Зачем в колхоз пошел?

— Чудные вопросы задаешь, — ответил Савелий. — Будто сам не знаешь?

— Я-то знаю, — возразил Тимофей. — Проверить себя хочу.

— Коли надо мое мнение — скажу. Стоящий человек Маркел. Хозяин добрый — такие колхозу очень нужны. Материально подсобил. Пример тоже для крепких мужиков, что еще прицениваются. Выгоду не ищет. А в колхоз пошел — по убеждению. Я так думаю.

— Громов предлагает выставить его из колхоза.

— Это почему же? — удивился Савелий.

— Не верит.

Савелий пожал плечами.

— Того мало. Тут фактически надо доказывать. А фактически Маркел — свой человек.

— Ну, спасибо, Савелий Тихонович. Значит, не только я так думаю.

Савелий перехватил взгляд Тимофея, брошенный на часы, сказал:

— Задерживается твоя хозяйка.

— Совсем от дома отбилась, — недовольно отозвался Тимофей. — С этой школой...

— Може, хахаль какой завелся? — пошутил Савелий.

Тимофей засмеялся, махнул рукой.

— Оброть не накинешь.

— Ну, ну, — поддразнивал Савелий. — Уж больно завлекательна она у тебя, а ты — покладист.

Тимофей поднялся, снова глянул на часы.

— Шутки-шутками, — сказал, — а меня это начинает злить. Меры не знают. Придется пойти — разогнать честную компанию, не то шибко грамотными станут.

— Пойди, — одобрил Савелий. — Оно и погода такая, что...

— Мама! Мамочка!!! — вдруг закричал Сережка дико, исступленно. — Мама!!!

Тимофей кинулся к нему. Следом поспешил Савелий.

Сережка сидел в постели, уткнувшись подбородком в колени. Он дрожал, будто в ознобе, в широко открытых глазах застыл ужас.

Тимофей в тревоге склонился над ним.

— Что, Сережа? Что с тобой?

— Она кричала! Мама кричала! — вне себя повторял Сережка.

— Да полно тебе. Никто не кричал, — успокаивал его Тимофей. — Мы с дядей Савелием услышали б.

— Правду батя говорит, — подтвердил Савелий. — Не слыхали мы крику.

— Кричала, кричала! — содрогаясь, упорствовал Сережка.

— Что же она кричала?

Сережка заплакал.

— Не знаю, — заговорил сквозь плач. — Она так крикнула — страшно, страшно.

Тимофей уложил его, прикрыл одеялом.

— Вот видишь, — упрекнул. — Сам не знаешь, что говоришь. Во сне это тебе все представилось. Сейчас приведу твою мать.

Сережка всхлипывал.

— Ну, ну, будь мужиком, — подбадривал его Тимофей. — Это ты, брат, перестал к колодезю бегать, холодной водой обливаться. Совсем раскис.

Он попросил Савелия побыть с Сергеем, а сам быстро оделся, вышел. На мгновение ослеп от нахлынувшей на него темноты. Пожалел, что не захватил фонарь. Но возвращаться не стал.

Дождь все так же озоровал в ночи: шурша, рылся в соломенных стрехах, студил ветви и без того продрогших деревьев, барабанил в окна сонных хат, прыгал через плетни, шастал по подворьям. Он уже осточертел всем, этот дождь, а все не унимался. Но идя пустынной улицей, втянув голову в плечи, Тимофей не замечал его. Он размышлял о том, что это никуда не годится, что надо серьезно поговорить с Еленой. Ему начинало казаться, что общественной работе Елена больше отдает времени, чем семье. И это его раздражало. Хотя к нему самому в этом смысле можно было предъявить, пожалуй, гораздо большие претензии.

Конечно, его состояние можно было понять. Случай с Сережкой и обеспокоил его, и огорчил, и напугал.

Углубленный в свои далеко не радостные мысли, Тимофей подошел к школе и только тогда обратил внимание на то, что не светится ни одно окно.

— Ну и ну, — озадаченно проговорил.

Он обошел школу, поплелся назад, досадуя, что напрасно мок под дождем, что надо было бы подождать еще немного, а не мчаться сломя голову, что Елена давно уже дома, а ему еще тащиться назад. Одно утешало: теперь уж Сережка утихомирился, уснул, наверное.

Он был на полпути к дому, когда споткнулся о что-то мягкое, податливое. Наклонился. С трудом различил лежавшую посреди дороги женщину. Чиркнул спичкой. В слабом пламени на мгновение бисером заискрились, засверкали капли дождя, застывшие на землистом, бесчувственном лице.

Тимофей качнулся... упал. Сначала — на колени, будто кто-то подбил его. Потом подался вперед, протянул ставшие непослушными, трясущиеся руки, ощупал голову, плечи.