Гагаи том 1

— Ой Даниловна, — печалится Глафира, — трудно тому слову верить. Невмоготу без малого в доме. Емельян, вижу, тоже скорбит без ребеночка. Прошу: давай со стороны возьмем, хоть чужого вырастим. Сколько их, беспризорных, по приютах! И ему у нас слаще будет, и нам утеха. Да только ни в какую. «В дитяти, — каже, — олжна быть моя кровь».

Анна осуждающе качает головой. Она тоже бездетная. Что ни понесет — Михайло велит бабку-знахарку кликать. Не любит детей. Без надобности, говорит, они. И ослабела Анна от постоянных абортов, не но годам подурнела, постарела. С завистью смотрит на молодую, статную да красивую Глафиру. Будто сочувствует ее беде, а в душе злорадствует: «И пойдет Емельян не то к Мотьке, а и к черту в юбке, коли ты лишь с виду баба».

— Несчастная моя головушка, — плачется Глафира.

Анна вздыхает, но не может скрыть своих истинных чувств. Впрочем, она и не таит их. Глафира занята своими горькими мыслями. Варвара Даниловна больше прислушивается к мужским разговорам. Ее мало интересуют и Глафирины беды, и то, как ведет себя Анна. Не до них. Главное, сумеет ли Егор Матвеевич опутать Гарбузова. А надо бы. Край надо. Она видит, как Емельян размахивает короткими руками, слышит его низкий, хрипловатый голос:

— А я против Маркела и вовсе бедняк.

Егор Матвеевич кривится. Видимо, не нравится ему разговор. Подмаргивает Михайле, кивает на пустую чарку Ильи.

— Еще по единой! — поняв его, кричит Михайло, разливая самогон.

— Нет, ты послушай, — ерепенится Емельян, тянется к Илье. — Послушай!

Егор Матвеевич не выдерживает.

— Уймись, — обрывает грубо. И тут же переводит на шутку: — Гости выпить ладятся, а он разговорами пригощает.

Глаза его — холодные, острые, — так и сверлят незадачливого хозяина. Емельян запинается, наткнувшись на этот взгляд, и тут же накидывается на жену:

— Глашка! Лясы тачаешь? Ну-ка, подкинь закуси. Да песню заиграй — не все по упокойникам скулить.

Емельян всякий раз находит повод упрекнуть жену в том, что при их достатке и положении по своей охоте плакальщицей ходит на похороны. Это унижает его, злит. Уже и запрещал, и стыдил, и по-мужниному учил. Никак он не хочет понять того, что Глафира в те причитания всю свою боль вкладывает, свою судьбу оплакивает. А еще — тешит себя надеждой, что за ее доброе дело бог смилуется, ниспошлет ей радость материнства.

Безропотно сносит Глафира мужнины насмешки. Знает: пьяному лучше не перечить. Кинулась за холодцом.

Снова все усаживаются.

— Чарочка моя, на золотое блюдце поставлена, — провозглашает Михайло свою любимую присказку. — Кому чару пить?

Егор Матвеевич отодвигает свой стакан, прижимая руки к груди и разводит их в стороны — дескать, извиняйте, не могу больше.

— Не-е, сосед, — тянет Илья, осовело уставившись на Егора Матвеевича. — Хорош ты человек, а пьянеть вместе будем. Не терплю тверезых. Верно?

Пьют хозяева. Заливают свое горе. А главное, про Илью не забывают — знай подносят. Нащупали его уязвимое место — слабость к дармовой выпивке да еще к похвалам и лести. Один перед другим стараются. Помаленьку, полегоньку и втянули в свою компанию.

А ведь когда-то Илья и в рот не брал спиртного. Когда-то и в мыслях не было, что вот так, запросто, будет угощаться за одним столом с самим Егором Матвеевичем. Все началось после избрания его секретарем ячейки. Один идет с нуждой или по какому делу — несет бутылку. Другой, третий... Не устоял. Со временем в привычку вошло. Принимал подношения, как должное. И покатился под уклон. Что ни день — пьянка. К вечеру, бывает, и хаты своей не может найти.

Мутнеет у Ильи разум, хмель кружит голову. Но он еще держится, подпевает Глафире, которая высоко повела разудалую озорную песню.

А Емельян поет свое. Он пьян не меньше Ильи. Обхватив голову, склонился над столом, заунывно тянет:

...После-э-дний нонешний дене-о-че-эк,
Гул-ляю с вами я, друзья,
А за-а-а-а-втра ра-а-но, чуть свето-о-че-эк,
Запла-а-чет...

— Будет тебе, — толкает его в бок Михайло. — Завел заупокойную.

Емельян упрямится:

За-а-плаче-эт...

Внезапно обрывает пение, поворачивается к Михайле:

— Эх, брат, тоска ест поедом. Вещует недоброе.

— Помолчи! — сердится Егор Матвеевич. Обнимает Илью. — А скажи, друг наш, Спиридоныч, что ото поговаривают про ликвидацию? Как ее понимать с партейной стороны?

Илья косится на него, усмехается:

— Под корень, значит. Со всем гнездом в далекие края.

Егор Матвеевич настораживается.

— Это как же: в заточение или на поселение?

— Кого на поселение, кого и без высылки — хозяйство отберем, — хвалится Илья. — А сопротивление окажет — и подале загремит.

Егор Матвеевич с силой трет короткую багровую шею. Ничего не вышло из того, что было задумано, что так тщательно готовилось. Сорвалось выступление донцов, и распалась вся цепочка заговора. Все рухнуло. Сиди и жди, как вол обуха, этой самой ликвидации.