Гагаи том 1

Тем временем Сергея привели в чувство. Они вышли из больницы — старая, сгорбленная женщина и мальчик с потухшими, недетскими глазами. Марфа держала Сергея за руку. Так и привела к Верзиловым, уложила в постель, заспешила домой. В ней вызревало решение. То, чего она тщетно просила у бога и его апостолов, что безуспешно вымаливала, отбивая поклоны у алтаря, явилось к ней здесь, в больнице, при виде страданий близких ей людей. Она еще не знала, что именно предпримет. Но это не смущало ее. Главное — она не будет молчать. Довольно этих нечеловеческих мук. Пусть будет наказано зло. Пусть восторжествует справедливость и к страждущим снизойдет радость. При мысли об этом в ее изболевшую душу вдруг пришел мир, успокоение.

Остаток дня старуху не покидало благостное состояние. Марфа затопила печь. В эту зиму она постаралась запастись топливом. Лето и осень ходила с ведром по железнодорожным путям, собирая просыпавшийся с пульманов и платформ уголь, довольствовалась тем, что оставалось от мальчишек, которые осаждали поезда, сбрасывая на ходу глыбы антрацита, кокс, рылась в шлаковых отвалах на месте чистки паровозных топок.

Да, нынче она может греть старые кости, не опасаясь, что запасов угля не хватит. Печь весело гудела. В комнате потеплело, стало уютней.

На дворе уже смеркалось, когда к ней заглянула Анна. Через порог, будто милостыню, которую дают не с добрым сердцем, кинула:

— Михайло к святой вечере кличет.

Марфа засуетилась, зачем-то поправила кофту, пригладила почти совсем белые, на ровный пробор зачесанные и собранные на затылке в небольшой узел волосы.

— Только чтоб не ждать, — уходя, неприязненно добавила Анна.

— Иду, иду, — откликнулась Марфа.

В этом доме ее не очень жаловали. Лишь в большие праздники Михайло присылал Анну за матерью. Марфа знает, что поступает он так вопреки желанию невестки. Но это было единственное, что еще как-то напоминало те времена, когда за столом собиралась вся семья. И Марфа цеплялась за каждый такой случай, хотя после этого еще больше расстраивалась, еще ощутимее чувствовала свое одиночество на этом свете.

Нынешнее приглашение Марфа приняла с каким-то особым волнением. Все в ней напряглось, когда она переступила порог горницы. Горели свечи. В блестящих елочных игрушках, в серебряной мишуре, оплетающей хвою, отражался их свет. Марфа перекрестилась на иконы, молвила:

— С праздником Христовым.

— Тебя тоже, мать, — отозвался Михайло.

Марфа сдвинула на плечи платок, подаренный Еленой, прошла к столу, уставленному закусками.

— Подсобить? — спросила Анну, которая расставляла тарелки.

— Сидайте уж, — отмахнулась та.

Вошла Евдокия, подталкивая Гриньку.

— Читай, ну! — прикрикнула на него.

Гринька переступил с ноги на ногу, покосился на неумолимую мать, хрипловато начал:

Вечер был, сверкали звезды,
На дворе мороз трещал,

— Верно, — подбодрила его Евдокия. — Молодец.

Шел по улице малютка,
Посинел и весь дрожал...

Гринька запнулся, сглотнул слюну, насупился:

— Забыл.

— Да как же, паршивец! — начала было Евдокия.

За Гриньку вступился Михайло:

— Будет тебе изводить парня по-пустому. Ты б лучше учила, как за себя постоять. Давеча той, Тимошкин щенок, добре разрисовал его да намял бока.

— А я Сережке воротник оторвал, — похвалился Гринька.

— Ладно, ладно, — прервал его Михайло, протянул сверкающий полтинник: — Держи. Да не будь лаптем. Дядькой зовешься, а племянник обдирает, как Сидорову козу.

— И я говорю, — вмешалась Евдокия. — Срамота: домой жаловаться приходит.

— Он еще поплачет от меня, — пообещал Гринька.

Анна дала ему две пригоршни орехов и конфет. А у Марфы ничего с собой не было. Она перекрестила Гриньку, сказала:

— Вместо подарка прими доброе слово: пусть твое сердце не знает жестокости...

— Старым живешь, мать, — возразил Михайло. — Слово божеское и я почитаю, только в этом миру негожа твоя проповедь. Тут уж кто кого. Который помягче, того не то большевики — и куры загребут.

— Твоя правда, — согласилась Евдокия. — Не к чему Гриньке смирение.

— Человеком бы ему зрости, — отозвалась Марфа. — Ить человеческий детеныш.

Евдокию поддержала Анна:

— Легче будет на свете жить.

— Зубы надо оттачивать, — добавил Михайло. — Кусаться еще придется...

Они ели долго и много, а Марфе кусок не лез в горло. Перед ее глазами вновь и вновь возникало скорбное видение: умирающая Елена, бьющийся в судорогах Сережка, безвинно страдающий Тимофей...

— К обедне не была? — заговорил к ней Михайло. — Глядел, глядел. Всю службу отстоял. Думал еще там зазвать на вечерю.

— Елену проведывала, — молвила Марфа, взглянув ему прямо в глаза.

— В праздник-то! — иронически кинул Михайло, подавив в себе внезапно возникшую тревогу. Он слегка захмелел, сыто отдуваясь, пустился в рассуждения: — Вот и жди толку от молодых, коли и старые люди бога забывают ради мирских сует.

Марфа содрогнулась от такого лицемерия, печально покачала головой.

— А в тебе-то в самом есть бог?