Гагарин. Человек и легенда

Между тем Уэбб и Джонсон, хитроумные политики-южане, начали плести сложную и разветвленную сеть: обещали фирмам аэрокосмические контракты, разрабатывали планы строительства, сулили политическое покровительство, и все это — чтобы заручиться финансовой поддержкой «Аполлона» в сорока штатах. За четыре года затраты НАСА составили пять процентов от годового федерального бюджета страны и привлекли свыше 250 тысяч сотрудников, от Тихого океана до Атлантики. Уэбб довольно замечал, что в этой финансовой игре они добились для себя «административной скидки». В основе процветания современного НАСА — тогдашняя убежденность Уэбба в том, что агентство просто обязано использовать этот, представившийся ему шанс, дабы утвердиться в качестве постоянной составляющей американской жизни, пока не угасло всеобщее увлечение космосом. За последующие десятилетия ни один президент не оказывал НАСА такой поддержки, как Кеннеди, никто не был готов тратить на космос столько денег4.

И все это случилось благодаря тому, что Алан Шепард полетел всего через 23 дня после Гагарина. Джон Логсдон дает удивительную поправку: «Полет, который Шепард совершил 5 мая 1961 года, через каких-то три недели после Гагарина, должен был осуществиться в марте. При пробном запуске „Меркьюри“ 31 января в небо поднялся шимпанзе Хэм, однако тормозные ракеты сработали слишком поздно, и Хэм опустился [на 210 километров] южнее заданного района приводнения. Его спасение заняло несколько часов, и он был очень этим недоволен, как вы понимаете. Техническая проблема оказалась довольно простой, ее очень легко было устранить, но пришлось провести еще одно испытание „Меркьюри“, прежде чем отправить в нем человека. Возникает любопытный вопрос: а если бы вторым оказался Гагарин? Думаю, история повернулась бы совсем по-другому».

Но Гагарин стал первым, и американская реакция была неизбежна, особенно если учесть энергичность президента США. Логсдон говорит: «Считалось, что это не успех Советов, а провал Америки. Думаю, речь шла не только об отклике Кеннеди на общественное мнение [относительно Гагарина]. Полагаю, оказались задеты его личные чувства. В нем всегда очень сильно проявлялась вечная потребность быть первым, дух соперничества… Видимо, он искал возможность показать, что он настоящий лидер, и предпринять какие-то смелые действия».

Хьюго Янг, журналист газеты «London Times», в 1969 году отмечал нечто похожее: «Отклик Кеннеди явил нам в первую очередь человека, патологически страдающего от поражения. Триумф Гагарина безжалостно высмеял идею динамизма, которую президент предложил американскому народу. Следовало отомстить — не только за страну, но и почти в такой же степени за себя самого»5.

Джером Уиснер, советник по науке, покорился неизбежному, хотя по-прежнему не видел смысла транжирить такие чудовищные суммы на проект «Аполлон». Он утихомирил совесть, вытребовав у Кеннеди обещание. «Я попросил, чтобы он по крайней мере никогда не говорил публично, что посадка на Луне — научный эксперимент. Он сдержал слово»6.

Запад быстро увлекся Космической гонкой, чем очень развеселил космонавта Германа Титова и его друзей. «О какой гонке они толкуют? Никакой гонки нет, потому что мы, русские, и так уже впереди планеты всей».

Хрущев и Политбюро не сразу ответили на речь Кеннеди собственной лунной программой. Вместо этого Хрущев настаивал, чтобы Королев в кратчайшие сроки произвел несколько «впечатляющих» запусков ракет в надежде деморализовать американцев с их космическим проектом, пока тот не зашел слишком далеко и не стал совершенно неудержимым. Конечно же в долгосрочной перспективе советская экономика не могла тягаться с невообразимым американским бюджетом «Аполлона». Однако пока Королев продолжал выдавать результаты со своим «Востоком» и ракетой Р-7, приспособленной для мирных целей, он мог рассчитывать на поддержку космического проекта со стороны Кремля.