Гагарин. Человек и легенда

Позже, после бурного разговора с Береговым, Демчук опасливо сообщал Гагарину, что некоторые другие космонавты и руководители Звездного городка просили воспользоваться персональным автомобилем Гагарина, и Демчук, скромный водитель, не мог им отказать. Он рассказывал: «Тогда Гагарин ударил по капоту кулаком и говорит: „У нас тут один командир, и только он может распоряжаться машиной!“ Мол, кроме него, больше никто не может ее брать. Так он проявил свои чувства, на капоте осталась небольшая вмятина». Демчук был уверен, что эта вспышка, совершенно нетипичная для Гагарина, была результатом стресса, а не проявлением тщеславия.

Ярослав Голованов отмечал: «В то время другие космонавты частенько говорили: „А что Гагарин? Один разок обернулся вокруг Земли, и всего-то дел у него было — посматривать за автоматическими системами „Востока“. Но это не так, потому что когда он летал, вся эта история [с космическими полетами] только начиналась, и все, что он делал, было очень важно, и он вел себя очень храбро, никто ведь не знал, что могло случиться. Неизвестно было даже, сумеет ли человек в космосе нормально глотать, сумеет ли он перенести невесомость. Так что укорять Гагарина совершенно несправедливо“».

Наверняка эти критики, ругавшиеся себе под нос, принадлежали не к самому первому отряду, когда-то состоявшему из двадцати человек, а к свежему пополнению, готовившемуся полететь на «Союзе». Смерть Королева лишила Гагарина не только близкого друга и наставника, но и самого влиятельного политического заступника в космических кругах, подобно тому, как падение Хрущева сделало Первого Космонавта беззащитным перед завистливыми кремлевскими генералами. Ему приходилось вести непривычно тяжелую борьбу за то, чтобы сохранить свое положение в космической иерархии, и это напряжение стало сказываться на его когда-то легком характере. Между тем под началом Василия Мишина ОКБ-1 ослабело, поскольку он не мог так же успешно, как Королев, защищаться от вмешательства властей и от яростной конкуренции со стороны других аэрокосмических конструкторских бюро, рвавшихся усилить собственное представительство в космосе.

А между тем грандиозная лунная программа НАСА вдруг приостановилась. 27 января 1967 года Гас Гриссом и его товарищи по экипажу Эд Уайт и Роджер Чаффи поднялись на борт первого подготовленного к полету «Аполлона», оснащенного вдвое уменьшенной разновидностью ракеты-носителя «Сатурн». Это была рутинная тренировочная процедура, в ходе которой пилоты должны были отработать «обратный отсчет» при включенных системах и довести корабль до последней секунды перед стартом, не запуская при этом двигатели «Сатурна». Дисциплина на стартовой площадке и вокруг нее хромала уже до начала этой репетиции: новая капсула не оправдала ожиданий. Детали электрических цепей и систем связи не выдерживали никакой критики, так что астронавты прикрепили заплесневевший лимон на верхушку капсулы-тренажера, чтобы выразить неудовольствие ее конструкцией. Когда Чаффи залез в люк, чтобы начать испытания, он пожаловался, что внутри аппарата пахнет прокисшим молоком. Присутствующие сошлись во мнении, что норовистая система климат-контроля испускает какие-то пары. Потом отказало радио. Разгневанный Гас Гриссом заорал: «Какого черта, как мы должны общаться с Центром из космоса, если мы даже не можем поговорить с ним, пока мы на Земле?» Вокруг стартового комплекса «Кеннеди» явно царило не очень-то приятное настроение. Техники задраили тяжелый люк «Аполлона», заперев экипаж внутри.

Прошло пять часов с начала испытаний, когда искаженный голос Гриссома по радиосвязи объявил сквозь треск помех: «У нас в капсуле пожар». Через несколько секунд — другой голос, видимо, Уайта, более настойчивый: «Эй, мы горим!» Потом — вопль боли, потом — лишь шипение и свист электрических разрядов: радио отключилось. Внезапно боковая часть капсулы треснула. Все услышали страшный гул и увидели, как верхнюю часть пусковой башни объяло пламя и клубы едкого дыма. Персонал площадки, на верхушке башни, отчаянно пытался вытащить астронавтов наружу, но дым оказался непроницаемым, а жар — почти невыносимым. Люки удалось открыть лишь спустя четыре минуты. К тому времени все три астронавта были мертвы2.

Трагедия чем-то напоминает гибель Валентина Бондаренко в изолированной камере в далеком 1960 году, но НАСА не могло извлечь урок из той страшной трагедии — советскую космическую программу окружала завеса строжайшей секретности.

НАСА вступило в двухлетний период растерянности и неуверенности. Гибель астронавтов серьезно поколебала его техническую и политическую репутацию. Советские космонавты скорбели по своим американским коллегам, и власти разрешили им отправить официальные соболезнования родным погибших, а Брежнев и Мишин в это время цинично размышляли о том, что советской космической программе предоставилась возможность снова вырваться вперед.