Гай Мэннеринг

Мак-Гаффога, ему удалось все же немного соснуть, и теперь сознание угрожавшей опасности вернуло ему самообладание. Наш почтенный судья и достойный не меньшего уважения подсудимый не произнесли ни слова и только долго глядели друг на друга. Глоссин, по-видимому, узнал своего пленника, но никак не мог решить, с чего начинать допрос. Наконец он первым нарушил молчание:

– Так это вы, капитан? Давненько же вы в наши края не заглядывали!

– Не заглядывали? Да я и вообще-то сюда в первый раз в жизни попал.

– Ну, этому мы не поверим, капитан.

– Придется поверить, господин судья.

– Так как же вам будет угодно назвать себя сейчас, –

спросил Глоссин, пока я не подыщу людей, чтобы напомнить вам, кто вы такой или хотя бы кем вы были?

– Кем я был? Donner und Blitzen! Я Яне Янсон из

Куксхавена, кем же я еще могу быть?

Глоссин достал из ящика пару карманных пистолетов и с нарочитой тщательностью их зарядил.

– Можете идти, – сказал он писцу. – Заберите всех этих людей с собой, Скрау, только оставайтесь в прихожей и будьте наготове.

Писец попробовал было убедить своего патрона, что оставаться с глазу на глаз с таким отчаянным человеком, даже теперь, когда он закован в кандалы, весьма опасно, но нетерпеливый жест Глоссина вынудил его тут же уйти.

Когда дверь за ним закрылась, судья прошелся два раза взад и вперед по комнате, а потом сел на стул прямо против арестанта, с тем чтобы ясно видеть его лицо, положил перед собою заряженные пистолеты и твердым голосом сказал:

– Вы Дирк Хаттерайк из Флиссингена, не так ли?

Арестант инстинктивно повернулся к двери, словно опасаясь, что кто-нибудь их подслушает. Глоссин встал, распахнул дверь, чтобы его пленник мог со своего места увидеть, что поблизости никого нет, захлопнул ее снова, вернулся на прежнее место и повторил свой вопрос:

– Вы Дирк Хаттерайк, бывший капитан «Юнгфрау Хагенслапен», так или нет?

– Тысяча чертей! А если вам это известно, то чего же вы спрашиваете? – сказал арестант.

– Просто я очень удивлен, что вы угодили сейчас в такое место, куда вам уж никак не следовало попадать, если бы вы хоть немного о своей безопасности думали, – холодно заметил Глоссин.

– Der Deyvil165! Тот, кто затеял этот разговор со мной, тоже, видно, о своей безопасности позабыл.

165 Черт! (нем., диал.).

– Как, с безоружным, да еще с закованным в цепи? Вот это здорово, капитан! – иронически заметил Глоссин. –

Только особенно-то все-таки не грозитесь. Трудновато вам будет уйти отсюда, не рассчитавшись за одно дельце, которое несколько лет назад у Уорохской скалы было.

Хаттерайк помрачнел как ночь.

– Что до меня, – ответил Глоссин, – я не хочу особенно жестоко со старыми знакомыми поступать, но я обязан выполнять мой служебный долг. Поэтому я отправлю вас сегодня же на почтовых в Эдинбург.

– Potz Donner166! Этого вы не сделаете, – сказал Хаттерайк уже более тихим и смиренным голосом. – А кому же как не вам я отдал стоимость половины груза чеками Ванбеста и Ванбрюггена?

– Это было так давно, капитан Хаттерайк, что я даже позабыл, какую награду я тогда получил за свои труды.

– За труды? 3а ваше молчание, вы, верно, хотите сказать?

– Тогда этого требовало дело, – ответил Глоссин, – а сейчас я давно уже от дел отошел.

– Да, но мне вот сдается, что я сумею вас опять на старую дорожку толкнуть, – сказал Дирк Хаттерайк, – и провалиться мне на этом месте, если я не собирался вас навестить и рассказать вам кое о чем, что вас очень близко касается.

– Что, насчет ребенка? – взволнованно спросил Глоссин.

166 Гром! (нем.).

– Да, mijnheer167, – хладнокровно ответил капитан.

– Так ведь он же умер? Или что, жив?

– Живехонек, так же как мы с вами, – ответил Хаттерайк.

– О господи! Но он сейчас в Индии? – вскричал Глоссин.

– Нет же, тысяча чертей! Здесь! На вашем чертовом берегу, – ответил Дирк.

– Слушайте, Хаттерайк, это… если это так, только я не верю, это же нас обоих погубит. Не мог он забыть, какую вы с ним штуку тогда сыграли. А для меня последствия будут самые тяжелые! Говорю вам, мы оба погибли, вот и все.

– А я говорю, – возразил ему моряк, – что это погубит только вас одного, я-то уж и без того попался; теперь вот, когда меня вздернут, все наружу и выйдет.

– Какого же дьявола вас принесло сюда, на этот берег, с ума вы, что ли, спятили?

– Деньги вышли, дела расстроились, а я думал, что здесь все давным-давно позабылось и быльем поросло, –

отвечал достойнейший капитан.

– Послушайте, но что же теперь делать? – сказал

Глоссин в тревоге. – Освободить вас я не имею права. Но, может, вы сумеете как-нибудь освободиться по дороге? Да и в самом-то деле, словечко только черкнуть лейтенанту

Брауну, и я пошлю с вами своих людей и скажу, чтобы они вас береговой дорогой вели.

– Нет, где там, из этого ничего не выйдет. Браун умер, застрелен и в земле лежит: черт о нем уже позаботился.

167 Сударь (голл.).

– Умер? Застрелен? Наверно, в Вудберне? – спросил

Глоссин.

– Да.