Гайда!

Кстати, учитель Талкиной гимназии Петр Петрович Цыбышев, который был делегатом предыдущего, Четвертого Съезда Советов от Нижегородской губернии, еще тогда, в марте, говорил, что эсеры голосовали против ратификации мирного договора с Германией. Но съезд утвердил резолюцию, предложенную большевистской фракцией, и договор был ратифицирован. Вот эсеры и решили большевикам свинью подложить: прямо во время проведения Пятого Съезда Советов посла немецкого убили, Мирбаха, чтобы заставить Германию немедленно этот договор разорвать. И как их было после этого не разогнать? Всю фракцию левых эсеров арестовали – и правильно сделали! Оставшиеся делегаты – большевики – приняли решение бороться с врагами Советской власти всеми средствами, вплоть до массового террора!

«А что остается делать, если контра со всех сторон наступает? – продолжал размышлять Аркадий, повернув на Сальниковскую. – Как началась заваруха в Пензе, так и повылезали из всех щелей буржуи и предатели, которым Советская власть поперек горла встала. Отец еще когда говорил, что нельзя этим чехословакам доверять. Это они мятеж начали, а к ним уже все вражьи силы потянулись…»

Через несколько дней после того, как расстроенный Петр Исидорович, так и не сумевший наладить отношения с женой, уехал обратно в Пензу, Аркадий прочитал в «Известиях» сообщение о вооруженном восстании там подразделений чехословацкого корпуса. Не успевшие отправиться на восток легионеры отказались сдавать оружие и устроили мятеж. В результате кровопролитного боя, длившегося больше суток, они свергли в городе большевистскую власть.

Случилось это 29-го мая. Аркадий никогда не забудет те несколько дней, которые они с Талей пережили, ожидая хоть какой-нибудь весточки от отца. В начале июня в газетах появилась информация о том, что чехословаки оставили Пензу и двинулись на Самару. Только после этого Петр Исидорович дал о себе знать, сообщив детям, что жив и даже не ранен и что Советская власть в Пензе восстановлена.

Занятый своими мыслями Аркадий не заметил, как прошел всю Сальниковскую и, миновав Соборную площадь, вышел на Гостиный ряд. Окинув улицу взглядом, он слегка приуныл – выглядела она как-то уж совсем сиротливо. Конечно, Гостиный ряд давно уже не был таким оживленным, как в довоенные годы. Но даже во время войны торговля здесь никогда не прекращалась, хотя веселых и довольных горожан на улице заметно поубавилось. После революции дела у купцов пошли хуже, особенно после того, как их обязали выплачивать контрибуции. Товаров в лавках становилось все меньше и меньше, потом они и вовсе начали закрываться одна за другой.

Вот и сегодня двери и ставни большинства магазинчиков были закрыты. Лишь возле некоторых из них толпились хмурые, недовольные таким положением дел люди.

– Чай кончился, – пожаловалась утром Дарья. – Купить негде, ни у кого нет. Травку будем заваривать.

«Травку так травку», – вспомнил тетины слова Аркадий и, снова оглядев улицу, подумал: «Мы-то тут еще ничего живем, в Москве и Питере куда хуже. Там рабочие вообще голодают. А кулаки деревенские хлеб прячут, да еще на местные власти нападают, гады».

Не прошло и пяти минут, как он уже стоял перед красивым двухэтажным домом на углу Гостиного ряда и Ново-Московской улицы. В этом старинном каменном здании с большими окнами и голландскими печами внутри до недавнего времени размещалась лучшая в городе гостиница, владел которой местный богатей Иван Иванович Стригулин – торговец зерном и пивом, на его же заводе и сваренным.

Поговаривали, что в этой самой гостинице по дороге в Пензенскую губернию когда-то останавливался писатель Лев Николаевич Толстой и что здесь он провел самую страшную ночь в своей жизни. О собственных переживаниях он написал в рассказе «Записки сумасшедшего». Весь рассказ Аркаша читать не стал, но нашел страницы, где этот случай как раз описан. Что именно вызвало у великого писателя чувство такого жуткого страха, из-за которого Лев Николаевич ни свет ни заря покинул Арзамас, он так и не понял.

«Нет, в самом деле, что Толстому тут не понравилось? – недоумевал Аркадий, стоя перед входом в бывший стригулинский особняк, где теперь размещался Совет депутатов. – Домик что надо – и снаружи, и внутри. А мебель в нем какая красивая – из карельской березы, ковры кругом, уборные теплые. И все это теперь принадлежит не какому-то там купцу, а обычным людям».

Как-то, войдя в здание, он наблюдал такую картину. Два мужика скручивали ковровую дорожку в вестибюле. Судя по одежде, оба были из крестьян. Один из них, выглядевший постарше, недовольно ворчал:

– Такую красоту истоптали! Куда ее теперь? Не выбрасывать же!

– Ну и черт бы с ней, – буркнул второй, тот, что помоложе. – Хоть бы и выбросить. Тебе-то какая печаль, Пахомыч? Себе не заберешь – не отдадут ведь!

– Я вам дам «выбросить»! – прикрикнула на мужиков появившаяся в вестибюле невысокая, коротко стриженая женщина лет сорока. – Если не ваше, так можно и выбросить? А это, между прочим, теперь казенное, а значит, народное добро. Его надо беречь. Отчистите и в кладовую уберите.