Гайдар

В Перми Кондратьев поначалу был для него единственным близким человеком, заботливым и внимательным, хотя собственная судьба Николая складывалась не особенно удачно.

В путешествии они много спорили по поводу увиденного, а под конец, устав от невзгод и в сотый раз поспорив, добирались в Пермь уже порознь.

Он из Баку попал в Астрахань, снова грузил, ночевал в саду под эстрадным помостом, пока не заработал на билет. В Пермь пароход пришел утром, но, чтобы сойти на берег, пришлось дожидаться темноты. Его белый костюм «принца инкогнито» был изорван настолько, что в некоторых местах лохмотья пришлось пришить к нижнему белью.

В редакции ему жали руки. Он снова со всеми разговаривал. Он не умел ничего прощать только самому себе.

В повести «Всадники неприступных гор», опубликованной в двадцать седьмом, рассказал о многом, что произошло в этом путешествии с Николаем и с ним.

Хотя они оба действовали в книге под своими именами, что-то и себе и Николаю прибавил, а что-то изменил и даже ввел любовную интригу. Гайдар в повести любил Риту, которая отправилась с ними в путешествие. В Риту был давно влюблен и Николай. И однажды, когда Гайдар, едва не погибнув, предупредил любимую девушку и друга об опасности, дав несколько выстрелов (поблизости появилась банда), Рита и Николай, заподозрив его в трусости, уехали без него… Раненый Гайдар попал в больницу. В тяжелом больном сне ему привиделось, что он в плену у хевсуров, но Гайдар не струсил и во сне, помогая отважному Руму, влюбленному в сестру жестокого Уллы…

Прообразом Риты послужила знакомая «девушка из кабака», прелестное и легкомысленное создание с рассыпающимися до плеч волосами, известное всей Перми исполнением цыганского танца с бубном. А в основу глав о жестокой борьбе молодого Рума с Уллой лег тот самый случай в Самарканде, когда брат увез сестру от ненавистного жениха.

…Всю жизнь потом не любил «Всадники неприступных гор», считая повесть вычурной. Не нравилось, что главным героем, к тому же в столь романтическом свете, вывел себя.

Он продолжал книгой спор с Николаем. Разногласия и ссора давно забылись, а написанная под их впечатлением книга осталась…

Бунт фельетонных героев

Вернулся к редакционным будням. За месяц написал почти двадцать фельетонов (сказывалась тоска по работе и отсутствие денег), но скоро обнаружил, что почти не отдохнул. Быстро очень уставал. От пустяков резко портилось настроение. Пробовал лечиться «домашними средствами». Чем дальше, тем сильнее, пока товарищи не отправили его в маленькую деревушку близ станции Ляды. Он ходил на рыбалку, окунался в деревянную колоду, поставленную в ключе (с температурой четыре градуса круглый год). И уже через несколько дней почувствовал себя лучше. Снова обрел внутренний покой, но длился покой недолго…

В Москве напечатали книжку: обложка красная, буквы «РВС» большие, желтые, и белым пламенем под ними взрывается темный броневик. Жадно пролистал страницы - и своих не узнал. Попа Перламутрия редактор превратил («Религия - опиум для народа!») в фельдшера, а в романтических местах, дабы читатель не оставался в волнующем неведении, та же рука вписала кучу все-объясняющих и ненужных слов.

«…Вчера я увидел свою книгу «РВС» - повесть для юношества… - писал он в «Правду». - Эту книгу теперь я своей назвать не могу и не хочу. Она «дополнена» чьими-то отсебятинами, вставленными нравоучениями, и теперь в ней больше всего той самой «сопливой сусальности», полное отсутствие которой так восхваляли при приеме повести госиздатовские рецензенты. Слащавость, подделывание под пионера и фальшь проглядывают на каждой ее странице. «Обработанная» таким образом книга - насмешка над детской литературой и издевательство над автором.

Арк. Голиков-Гайдар».

В «Правде» письмо напечатали. Книга же осталась испорченной: то была его первая встреча «со спецификой» детской литературы.

Тем временем должность фельетониста делалась для него все тяжелее. Это особенно ощущалось после пребывания в «Лядской обители».

«Хорошо, - писал он, - отдыхать на лоне природы. Тут тебе и птички, и коровки, и прочие приятные насекомые.

Ходишь себе по лесу, аки святой пустынник, и собираешь плоды земные… И тяжело, конечно, после этакого приятного времяпрепровождения вернуться в каменный город… И еще тяжелей сесть за стол, раскрыть папку кандидатов на очередной фельетон…» («Расчеты инспектора Балабанова»).

Каждый его фельетон был копаньем в грязи. Каждый случай административной глупости, бюрократического равнодушия и ведомственного хамства его уже не задевал, не ударял, а ранил. Если кто-то обворовывал государство, для него это было хуже, чем если б обворовали его.

Ион без оглядки обрушивался на «активных и пассивных» бюрократов, кои «часто уподобляются собакам на сене и не способны ни на малейшую жертву во имя здравого смысла, если таковая не предусмотрена присланным свыше циркуляром».