Гайдар

Старики из Мотовилихи (иные только казались стариками: кому больше, кому меньше сорока) рассказывали об Александре Михайловиче (как уважительно его называли) удивительные вещи.

Рабочий шрапнельного цеха Лбов, когда начались волнения, действуя по воле рабочих, вывез на тачке с завода ненавистного им инженера. Совершив с товарищами набег на канцелярию какой-то фабрики, Лбов раздобыл десятка полтора револьверов. Недалеко от своего дома, в Томиловке, построил баррикаду. А после поражения ушел с одним своим родственником в лес. К ним стали стекаться люди. Образовался отряд, который просуществовал около трех лет.

Лбов не пил, не курил. Избегал жестокостей. Когда один из его партизан во время налета на винную лавку (нужны были деньги) убил целовальника, Лбов тут же расстрелял убийцу.

Не все в движении, поднятом Лбовым, было хорошо. В его отряде долгое время действовала позже разоблаченная осведомительница Александра Пономарева. Среди партизан было немало уголовников. Свою жизнь они в самом деле ставили «ни во что», но и чужую ценили не дороже. И под видом экспроприации совершались обыкновенные грабежи.

Судьба Александра Лбова его заинтриговала. Воображению рисовалась сильная, немного мрачная фигура уральского Пугачева. Манила возможность написать авантюрную повесть в духе Степняка-Кравчинского, который поразил его еще в детстве: «Там героями были те, которых ловила полиция».

Сказал о своем намерении в редакции. Его сразу поддержали. Торжества заново пробудили интерес и к тому времени, и к самой личности Лбова. Повесть пришлась бы как нельзя кстати и, возможно, помогла бы поднять тираж, поскольку финансовое положение газеты далеко не блестяще. Так что, понял он, если браться, то делать это нужно не откладывая.

Не довольствуясь устными легендами и рассказами, обратился к материалам по лбовщине. Судебных дел в Перми не оказалось: процесс над Лбовым и его товарищами проходил в Казани. Зато в Пермском госархиве сохранились дела жандармского управления, охранного отделения полиции и канцелярии губернатора. А в комиссии по истории партии и Октябрьской революции окружного комитета партии имелись воспоминания очевидцев и участников.

После трехнедельного беглого (без отрыва от газеты, где обычным чередом печатались его рассказы и фельетоны) знакомства с папками донесений и рапортов он и не мог нарисовать законченной картины лбовщины.

«Моя задача, - писал он позже в предисловии, - …дать для читателей «Звезды» крепко сколоченную, легко читаемую сюжетную повесть и дать почувствовать эпоху и обстановку, в которой работал Лбов. Все главнейшие факты, отмеченные в повести, - верны, но, конечно, обработаны в соответствии с требованиями фабулы».

Он только приступил, а газета (конец года!) уже поместила анонс:

Читайте «Звезду».

В январе «Звезда» начнет печатать повесть Гайдара «Жизнь ни во что» («Лбовщина»).

«Жизнь ни во что» была задумана им как мрачная романтическая трагедия:

«Эта повесть, - говорилось в посвящении, - памяти Александра Лбова, человека, не знающего дороги в новое, но ненавидящего старое, недисциплинированного, невыдержанного, но смелого и гордого бунтовщика, вложившего всю ненависть в холодное дуло своего бессменного маузера, перед которым в течение долгого времени трепетали сторожевые собаки самодержавия-Памяти тех, которые нападали с криком, умирали со смехом и во время неравных, безрассудно смелых схваток ставили собственную ЖИЗНЬ НИ ВО ЧТО…»

У повести еще не было конца. Он успел дойти едва до половины и не вполне пока представлял, как сомкнутся и свяжутся сюжетные линии, а читатели уже знали, что «Лбовщина» начнет печататься с 10 января. И он отдал художнику Ляхину машинописные страницы первых глав.

Близилось десятое. До конца работы было по-прежнему далеко. Переносить же начало публикации несолидно. И в редакции решили печатать «Лбовщину» через день.

…Повесть приняли сразу. На собрании рабкоров, созванном в конце января, один из участников говорил: «Он сам пережил эту лбовщину и отчасти знаком с ней. Повесть может не удовлетворить только тем, что печатается не ежедневно. Если бы ее выпустить отдельной книжкой, она бы разошлась хорошо…»

Был счастлив. Раньше его знали в Перми как фельетониста. Теперь еще и как писателя. И хотя достоинства «Лбовщины», возможно, ниже, чем у «РВС», - это ничего не значит.

Главное, что обещание, которое он дал в последнем письме к Сергею Семенову о том, что пусть он по болезни уходит «в резерв на несколько месяцев», но о н еще выплывет наружу и тогда вернется в Ленинград, оказалось не пустым: «Лбовщина» приближала его к Ленинграду…

Радость длилась недолго. Некая дама, которая возглавляла местную комиссию по истории партии и Октябрьской революции, обнаружив в тексте повести несуществовавших действующих лиц, а также, с ее точки зрения, ошибочную трактовку событий, регулярно появлялась в редакции с протестами.

С ней вели успокоительные беседы, но она никак не могла понять разницу между документом и художественной повестью на основе документов.