Гайдзин

Нет, не с Огамой, – подумал он, бездушно забавляясь этой мыслью, – хотя я, конечно, предложу этот союз. Нет, нужен кто-нибудь другой, с кем она успокоится и будет всем довольна, – тот принц, которому она была когда-то обещана и которого до сих пор почитает. Огама будет мне прекрасным союзником. Во многих вещах. Пока не отправится к предкам.

Тем временем мне не нужно делиться бессмертной истиной, которую я открыл про гайдзинов, – ни с Огамой, ни с Андзё, ни с кем-то еще: гайдзины понимают время не так, как мы, они рассматривают время и думают о нем иначе. Они считают, что время может иссякнуть. Мы так не считаем. Они тревожатся о времени: минутах, часах, днях – месяцы важны для них, соблюдение точного времени встречи священно. Не для нас. Их представление о времени управляет их действиями. Это дает нам в руки дубину, которой мы всегда можем воспользоваться, чтобы побить их».

Он улыбнулся про себя – ему всегда нравились секреты, – размышляя о тысячах способов, как использовать время гайдзинов против настоящего времени, чтобы подчинить их себе, а через них – все будущее. Терпение, терпение, терпение.

«А тем временем у меня по-прежнему остаются Врата, хотя воины Огамы следят за моими воинами, которые их охраняют. Это не имеет значения. Скоро мы будем владеть ими полностью, и вместе с ними Сыном Неба. Снова. Доживу ли я до этого? Если доживу, значит доживу, если нет, значит нет. Карма».

Он услышал смех Койко, и холодок пробежал у него по спине: «Ах, Тора-тян, вы и карма!» Пораженный, он огляделся. Это была не она. Смех доносился из коридора, смешиваясь с голосами.

– Господин?

– Войди, – ответил он, узнав голос Абэ.

Абэ вошел, оставив остальных снаружи. Стражники внутри комнаты расслабились. С Абэ пришла одна из домашних прислужниц, жизнерадостная женщина средних лет. Она несла поднос со свежим чаем. Они оба опустились на колени, поклонились.

– Поставь поднос на стол, – распорядился Ёси.

Прислужница подчинилась с улыбкой. Абэ остался на коленях у двери. Таковы были новые распоряжения: никто не должен был подходить к Ёси ближе чем на два метра без разрешения.

– Над чем ты смеялась?

К его удивлению, она весело ответила:

– Над великаном-гайдзином, государь, я увидела его во дворе и подумала, что вижу перед собой ками – даже двух, господин, второй – с желтыми волосами и голубыми глазами, как у сиамского кота. И-и-и-и, государь, я не могла не рассмеяться. Вообразите только, голубые глаза! Чай свежий! Последнего урожая, как вы приказывали. Пожалуйста, не хотите ли чего-нибудь поесть?

– Позже, – сказал он и отпустил ее, чувствуя себя спокойнее: ее добродушное настроение было заразительно. – Абэ, они во дворе? Что происходит?

– Пожалуйста, извините меня, господин, я не знаю, – ответил Абэ, все еще в ярости оттого, что вчера Андзё приказал им всем удалиться. – Капитан телохранителей тайро появился только что и приказал… приказал мне доставить их обратно в Канагаву. Как мне поступить, господин? Вы, разумеется, сначала захотите увидеться с ними.

– Где сейчас тайро Андзё?

– Я знаю только то, что этих двух гайдзинов следует доставить в Канагаву. Я спросил у капитана, как прошел осмотр, а он нагло поинтересовался: «Какой осмотр?» – и ушел.

– Приведи гайдзинов сюда.

Вскоре раздались тяжелые шаги, шаги чужеземцев. Стук в дверь.

– Гайдзины, господин.

Абэ шагнул в сторону и знаком предложил Бебкотту и Тайреру войти, потом опустился на колени и поклонился. Они поклонились стоя. Оба были небриты и явно устали. В следующий миг один из стражей у двери гневно толкнул Тайрера на колени, отчего тот растянулся на полу. Второй попробовал проделать то же самое с Бебкоттом, но доктор увернулся с невероятной для такого гиганта быстротой, схватил его за одежду у горла, одной рукой поднял в воздух и ударил спиной о каменную стену. Секунду он удерживал на весу безжизненное тело, потом дал ему мягко съехать на пол.

– Гомэн насай, Ёси-сама, – небрежно произнес Бебкотт посреди потрясенного молчания, – но этим недоумкам не стоит цепляться к гостям. Филип, будьте добры, переведите это и скажите, что я не убил его, хотя у этого бедолаги-грубияна с неделю будет болеть голова.

Остальные самураи вышли из оцепенения и схватились за мечи.

– Нет! – приказал Ёси, взбешенный поведением гайдзинов и в ярости на стражников.

Они застыли на месте.

Слабея от страха, Филип Тайрер поднялся, не глядя на неподвижное тело, и сказал на своем чужом для их уха, запинающемся японском:

– Пожалуйста, извинить, Ёси-сама, но Доктор-сама и я, мы кланяемся как чужеземный обычай. Вежливо, да? Не хотеть зла. Доктор-сама говорит: пожалуйста, извинить, человек нет мертвый, только… – Он попытался вспомнить слово, не смог и показал на свою голову: – Болеть, одна неделя, две.

Ёси расхохотался. Напряженность в комнате пропала.

– Уберите его. Когда он очнется, приведите обратно. – Он махнул рукой, приказывая остальным занять свои места, и предложил англичанам сесть напротив него. Когда они неуклюже устроились на татами, он спросил: – Как себя чувствует тайро, как прошел осмотр?