Галерея женщин

– В общем… Мне незачем объяснять тебе, какая я – какой я была всегда, – начала она. – Но сейчас мне нужно высказаться! Я не могу держать это в себе. Он… мой отец… он давно хотел уйти от матери. Думаю, между ними никогда не было настоящего взаимопонимания, но оба считали, что должны сохранить свой брак ради меня. И я тоже считала, что это правильно. Но несколько лет назад, после нашего с тобой последнего разговора и после того, как отца разбил паралич, я понемногу начала прозревать. И теперь мне кажется, что, если бы они расстались, его, быть может, и не постиг бы удар. Что этот удар стал закономерным итогом их совместного существования. Конечно, болезнь матери сыграла свою роль. Однажды он съехал из дома в гостиницу и прожил там месяц, пока я не пошла к нему и не заставила его вернуться – ради меня. Сразу после этого мы с мамой на два года уехали за границу… Ну, ты помнишь. А он поселился в Чикаго. Перед нашим отъездом он признался мне, что не любит мать – уже давно; что ему невыносимо жить под одной крышей с ней, особенно когда я покинула дом; что между ним и матерью никогда не было душевной близости; что только из-за наших семейных связей в Чикаго и Уитоне, из-за его адвокатской практики и заботы о моем благополучии… Короче говоря… ты сам знаешь – обычные претензии и отговорки.

– Да уж знаю, Эмануэла, – подтвердил я.

– Тем не менее только тогда я впервые начала что-то понимать – как на самом деле устроена жизнь. Кроме того, я запоем читала – Фрейд, психоанализ – и все думала о тебе.

– Ну а дальше?

– Сейчас. Дальше самое тяжкое. То, что больше всего мучит меня. После его удара… О боже, иногда мне кажется, что вся жизнь насмарку! Ты был прав. Теперь я в этом уверена.

– Рассказывай, Эмануэла. Не взваливай на себя ответственность за подлости жизни.

– Но если бы я тогда не заставила его вернуться!.. Не доказывала бы в своей обычной идиотской манере, что ему и ей надо перетерпеть ради нашего общего блага…

– Да, понятно.

– Как знать, может быть, у него не случился бы этот удар… может быть, он… И все было бы…

Она опустила лицо в ладони и отвернулась от меня.

– Послушай, Эмануэла, – сказал я. – Совершенно не факт, что удар так или иначе не настиг бы его. Соберись, ты же никогда не пасовала перед жизнью. И сейчас не надо. Рассказывай все как есть, что бы там ни было.

– Но… О господи! – Она смахнула что-то с глаз. – Это ужасно, ужасно. Понимаешь, мама никому ничего не говорит, не хочет, чтобы кто-то узнал. Словом, он повредился в рассудке. И теперь… в этом и заключается весь ужас… он одержим желанием убить ее, ни о чем другом думать не может. Представляешь, какой кошмар? Конечно, он еле ходит, и руки его не слушаются, выше локтя он их поднять не может, так что вреда никому не причинит. Но все время, каждую минуту, днем и ночью, он охотится за ней. Я знаю, потому что вечно слышу его шарканье. Он не может нормально ходить – подволакивает ногу. И мать всегда заранее знает о его приближении, всегда настороже, в любое время суток, особенно ночью. – При этих словах ее лицо вытянулось и окаменело. – Иногда он держит в руке нож, или палку, или какую-нибудь железяку… что найдет. Однажды притащил стул. Не могу передать, каково это – лежа в постели, слышать, как он среди ночи крадется, шаркает в потемках, заглядывает в двери, пытается отпереть замки! Ужасно, ужасно! Просто жуть. И мне вдвойне страшно оттого, что я теперь понимаю причину его помешательства. А мама… Она так ничего и не поняла, до сих пор уверена, что они все делали правильно. О господи!.. Да, конечно, ничего не стоит забрать у него из рук любой предмет и отослать его назад, в постель. Но мы постоянно слышим его. И несмотря ни на что, надо быть начеку. Кто знает, что взбредет ему в голову, вдруг как-нибудь изловчится… Мама непрерывно плачет и ничего не понимает.

С минуту я в изумлении смотрел на нее. Вот так развязка! Бедная Эмануэла. Мне правда было жаль ее, искренне жаль.

– Типичный случай сексуальной репрессии, – резюмировал я, – притом с большим стажем. Ты сама это видишь не хуже меня.

– Вижу, да, теперь вижу. Можешь не продолжать. Но жить с ним, когда он такой, – сплошная мука! И все же мама чуть ли не больше боится удалить его из дому. Да и я тоже. Я всегда любила его.

– Главный твой страх в том, что скажут люди – что все узнают… Ох, Эмануэла, очнись наконец, сколько можно! Так и будешь до самой могилы ходить по натоптанной тропе? Давно пора жить своим умом. Надеюсь, вы с матерью не станете в угоду своим смехотворным иллинойским предрассудкам и мнению старых друзей и дальше подвергать себя ежедневной пытке. Ей-богу! Помести его в лечебницу для душевнобольных. А сама возьми мать и поезжай с ней куда-нибудь. Вам нужно сменить обстановку, и вы можете себе это позволить. Незачем приходить ко мне и плакать. Как можно!.. И ты еще будешь мне рассказывать, что читала Фрейда и по-новому смотришь на жизнь!

– Думаешь, я не пыталась уговорить маму? Я сама понимаю – так жить нельзя. Но все-таки…