Галерея женщин

– Бедная я, несчастная! Чем заслужила я твои наветы, Кэти Макгрэг? Когда это я говорила намеками? Можно подумать, я не умею сказать прямо! Никто тебя не попрекает, при чем тут ты? Малланфи – вот кто должен помогать мне! Но нет, куда там, он и пальцем не пошевелит. Сама вертись как хочешь, а приготовь ужин на шестерых! Если я осерчала, то уж не на вас с сестрой и не на Корнелию, а на него. Знает ведь, что должен помогать, но разве его допросишься?

Даже после этого Малланфи стоит, словно воды в рот набрал. Кэти, Молли и Корнелия только переглядываются. На время воцаряется мир, и они дружно перемывают кости соседям, пока их громкая трескотня, разносясь по коридорам и вылетая в окна, не перерастает в новую перепалку то с одной соседкой, то с другой. Помимо миссис Малланфи в дебатах участвуют ее племянницы и даже сам Малланфи – когда поврозь, когда все разом. Вот уж действительно, «рвут жилы», себя не жалея.

Но вернемся к племянницам миссис Малланфи. В ее общении с ними была одна особенность, о которой я пока ничего не сказал, но которая, признаюсь, ставила меня в тупик. Я имею в виду снисходительное, безусловно далекое от религии и всякой морали отношение к их, мягко говоря, специфическим взглядам на чужое имущество. И это при ее постоянной критике окружающих с религиозно-традиционалистских позиций! Дело в том, что ее племянницы и даже дочь, как выяснилось впоследствии, не считали зазорным воровать у своих нанимателей (каковых за прошедшие несколько лет было немало) – еду, одежду и так далее – и приносить добычу миссис Малланфи, той самой, которая все свои силы, как мы помним, черпала в церкви! Правда, принимая эти трофеи, Бриджет неизменно приговаривала в свое оправдание что-то малоубедительное, дескать, если бы не крайняя нужда… Во всяком случае, она испытывала некоторые угрызения, смутно догадываясь, что бедность не отменяет нравственного закона. Вы спросите, откуда мне это известно. Ну, во-первых, этажом выше Малланфи жила одна особа, с которой и я, и они поддерживали добрые отношения. От этой женщины я узнал много любопытных подробностей, связанных с темными делишками сестриц. А во-вторых, я и сам кое-что подмечал и мотал на ус, к тому же до меня часто доносились обрывки какого-нибудь разговора, а то и весь разговор целиком, так что с мнениями обитателей дома я был знаком.

Тем не менее сведения о неправедном промысле были бы неполными, если бы не один случай. Как-то раз в октябре племянницы явились к Малланфи после работы в некоем доме (объявив хозяевам, что больше не придут, поскольку условия их не устраивают) и принесли с собой пол-окорока, добрый шмат бекона, пару дюжин яиц, банку кофе, пачку чая, скатерть и еще кое-что. Все перечисленное, включая племянниц, миссис Малланфи встретила с распростертыми объятиями – что не помешало ей позже окрыситься на девиц, которые слишком долго злоупотребляли ее гостеприимством вместо того, чтобы подыскать себе другое жилье; впрочем, это не повредило дальнейшей дружбе и, надо думать, плодотворному сотрудничеству. У Корнелии рыльце тоже было в пушку. Как мне рассказывали, в один прекрасный день, когда чета Малланфи и кто-то из племянниц сидели дома, она доставила к родному порогу целый ворох трофеев. Вынув из-под объемистой накидки обтянутый желтым плюшем альбом с фотографиями совершенно посторонних людей, Корнелия простодушно объяснила:

– Уж очень мне цвет понравился.

– Ах ты, паршивка! – беззлобно попеняла ей мать, любуясь желтым плюшем.

– Когда по семь-восемь часов ишачишь за один жалкий доллар и тарелку супа, не грешно и поживиться, – без тени смущения рассудила похитительница, как мне потом донесли.

При всем том миссис Малланфи была способна проявить милосердие к ближнему, о чем свидетельствует нижеследующий эпизод.

На первом этаже жила семья Килти – муж, жена и болезненная дочь лет одиннадцати-двенадцати. Взрослый сын давно покинул отчий дом. Вскоре после описанных событий над Килти нависла угроза выселения за неуплату ренты. Майкл Килти, отец семейства, был во многих отношениях еще хуже Малланфи. По профессии каменщик, он со временем в силу ряда причин – пьянство, наплевательство, лень – так опустился, что практически перестал работать и вышел из профсоюза, вернее, его оттуда выкинули за разные художества. Зато он охотно выступал штрейкбрехером, вызывая ярость профсоюзных активистов. Даже когда Килти устраивался на работу, его домашним никакой пользы от этого не было: он просто исчезал месяца на полтора или два, бросив жену на произвол судьбы. Нагулявшись и разбазарив все до цента, Килти возвращался домой оборванный и больной – взаправду или нет, кто знает – и в сотый раз обещал исправиться, как только ему полегчает… а покамест пусть жена поработает прачкой. В итоге та сама доводила себя до болезни. Непонятно почему женщина все это терпела – и не только это, а еще и грубость, доходящую до рукоприкладства. Говорят, муж ее поколачивал.