Галя Ворожеева

Шурка взял метлу, начал подметать захламленный двор, поднимая клубы пыли. Он сгребал мусор в старую корзину, уносил его в проулок и высыпал в большую лужу. Окончив работать, он в огороде, у колодца с журавлем, умылся, с удовольствием попил студеной воды. «Вот и колодец мой, еще отцом вырытый. Ишь какую хорошую память оставил батя о себе. Без воды и ни туды, и ни сюды».

По двору властным, суровым хозяином ходил темно-красный Ирод. Повернув голову набок, он посмотрел в небо и тревожно закричал, предупреждая кур о появлении коршуна. Сейчас и петух нравился Шурке.

Совершалось удивительное: на что бы теперь ни бросил Шурка свой взгляд, все начинало видеться по-другому, все вещи представали в ином, значительном виде, они радовали, трогали душу. И еще ему было приятно оттого, что он так тепло и благодарно вспомнил родителей.

Шурка по-хозяйски сидел на крыльце, широко расставив ноги, курил и с гордостью осматривал двор, прибранный собственными руками. Чисто, уютно. У сарая ровненькая поленница березовых дров, в суковатое полено воткнут топор, в уголке метла, деревянная лопата.

Приятен был и ослепительный зной, и звенящая в ушах тишина. В селе пахло скошенным сеном, луга со всех сторон овеивали своим дыханием пустынную Журавку.

Под развесистыми березами в пыли и песке купались куры, выбивая лапами и крыльями ямки. «Надо под деревьями скамейку поставить и столик. Хорошо в жару посидеть в тени. Еще мать просила это сделать, а я лодырничал».

И Шурка немедленно принялся рыть ямки для скамеечных столбиков. «Жаль, что Стебель в поле, а то бы помог».

Скамейка и столик так украсили двор, что Шуркой овладело горячее желание исправить все неполадки, на которые указывала еще мать. Он пошел в магазин и купил пробой для дверного замка, всякие крючки, шпингалеты на окна, гвозди.

И как-то вдруг жизнь для него стала интереснее. И даже будто она в чем-то изменилась. И себя он почувствовал увереннее. И на работу взглянул уже по-иному. Он заторопился на сенокос — для хозяйства теперь нужны деньги.

«Надо жениться, — решил он. — Одному с хозяйством не управиться. Только какая из Тамарки хозяйка? Да ничего, привыкнет. Велика ли хитрость, в доме прибрать, обед сготовить, постирать, чушек покормить, с огородом управиться. Работа в совхозе да плюс свое хозяйство — жить можно. И неплохо жить. А чего еще надо?» Он все сильней и сильней увлекался этой мыслью — и даже будто расцвел, воспрянул, янтарные глаза его стали еще нахальнее…

Приехав на сенокос, он увел Тамару на берег реки. Они не заметили, что сели под «плюющейся» ивой. Эту иву знали; на каждом листке ее лежал комочек пены. Старики называли эту пену кукушкиными слезами. Дескать, растеряла кукушка своих кукушат по чужим гнездам, да и затосковала, заплакала. Эти комочки пены и есть, мол, ее, птичьи, слезы. А на самом деле в этих комочках прятались личинки маленькой цикадки-слюнявицы. Личинки продырявливают стебель, выпуская ивовый сок, и, как только он появляется, слюнявица начинает всасывать воздух и выдувать его, и так она это делает ловко, что сок взбивает пеной, а в ней слюнявица прячется от птиц и всяких насекомых.

Но Шурка и Тамара ничего этого не знали, они просто устроились под такой ивой. Шурка обнял Тамару:

— Давай, Тамарка, поженимся? — и тут ветерок подул, и ива плюхнула ему на лоб комочек пены.

Тамара так и вспыхнула:

— Ты это серьезно?

— Такими вещами не шутят, — успокоил ее Шурка и принялся рисовать картину их будущей жизни в собственном доме.

— Я вот, понимаешь, одно время на стройку хотел мотнуться. А теперь вижу, что все это ерунда. Зачем, спрашивается, болтаться туда-сюда? Места у нас хорошие, здесь я родился, вырос, здесь меня каждая собака знает. Люди все свои. Работа мне по душе. Теперь у меня дом свой, хозяйство. Поженимся с тобой, ребятишки пойдут. Работа у тебя золотая — ты в селе нарасхват. Так чего же нам нужно-то, черт побери? Мы ведь сельские, хлеб народу даем. Такой работой можно гордиться! Не-ет, никаких мне городов не надо. Ты согласна?

Тамара, завороженно слушавшая его, вдруг вместо слов согласия шепнула:

— Только корову не надо. Ладно?

— А зачем ее? В совхозе есть молоко. Хорошо бы сколотить деньжат на телевизор, — продолжал он, растягиваясь в зарослях ярко-золотой сурепки. С ивы шлепались на него комочки пены. — С телевизором благодать! Сиди себе, покуривай, да посматривай на экран, да обнимай тебя, рыжую!

Шурка поцеловал Тамару и сильно притиснул ее к траве. Она испуганно вскрикнула, но он уже не слушал ее…

С каждым днем Шурка все крепче привязывался к дому, а через него к селу, к работе. Он даже ходить стал увереннее, степеннее, и все чаще раздражало его пустое зубоскальство молодежи. Ему было гораздо приятнее неторопливо беседовать с пожилыми о разных хозяйственных делах.