Не помню, в какой момент жизни я перестал относиться к ней – к этой самой жизни – серьёзно. Когда я уходил в армию, то готовился к серьёзному периоду, но ожидания не оправдались, и все армейские лишения оказались как бы понарошку. Испытания были не в той степени, в которой ожидались. «Ты притворяешься или как?» – спросил меня в солдатской столовой рядовой Пырков. Сергей был призван на срочную службу раньше меня из соседней Чухлинки. Москвичом оказался и командир нашего взвода старлей Киселёв. Я думал, что притворяются и играют в приказы «есть» и «так точно» именно они, и у нас порой доходило до полного непонимания. Пырков был образцовый солдат, а я залётный, Пырков получал благодарности, а я наряды вне очереди. Сергей вздыхал, наблюдая, во что превратился антенный ЗИЛ–131 за год моего вождения. «Это была лучшая машина в роте! Летала как ласточка!» – восклицал он и получал за старания очередную лычку. Ласточке за время службы я помял топливный бак, часть кунга, крепление для запаски и зеркало, но на то ведь и армия, а серьёзной на службе была лишь песня.
Во взрослой жизни я никогда не ощущал серьёзности – детство куда серьёзней, школа куда серьёзней. Оказалось, что за школой большая игра, и люди только изображают трудности. Служил и думал, что начну настоящую жизнь после дембеля, но остался на сверхсрочную, и серьёзность пришлось отложить. Затем знакомство с первой девушкой, рождение дочери… Возвращение на родину откладывалось всё дальше и дальше, настоящая жизнь отдалялась как ненаписанная симфония. Всё это время я жил в какой-то прелюдии. Так и надо было объяснить Галиной маме.