Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи

То же превращение происходит и со словом «отзывчивость». Об охотничьей собаке говорили, что она «отзывчива», когда даже в азарте погони она хорошо слышала сигналы охотничьего рога и подчинялась им, ее легко было отозвать от зверя. Но уже в конце XIX века этим словом обозначают качество характера. В повести Куприна читаем: «Теперь он занимает довольно крупный, ответственный пост в одном из банков, слывя образцом честности и отзывчивости на нужды бедности»[351].

Что же до слова «жалкий», которое казалось Шишкову исполненным сочувствия, то уже в 1937 году в стихотворении «На смерть поэта» Лермонтов употребляет его в привычном нам значении:

Убит!‥ К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужных хор,
И жалкий лепет оправданья:
Судьбы свершился приговор.

А вот слово «жалость» сохранило прежнее значение — способность сострадать, соболезновать, сочувствовать, а также само чувство сострадания и порой — досады («Какая жалость!»).

Поэтому иногда при чтении старых книг нам требуется перевод «с русского на русский». Чтобы понять автора, мы должны восстановить значение слова, которое оно имело в тот момент, когда было написано.

* * *

И уж коль скоро речь зашла о «трогательности», «жалости» и о «сострадании», то нужно назвать еще одно очень значимое для конца XVIII — начала XIX века заимствованное слово, которое в XX веке несколько изменило свое значение.

Это слово «сентиментальный». Оно заимствовано из европейских языков, скорее всего, из французского — sentimental, но возможно, что и из немецкого или английского, где имеет ту же форму. Такое единообразие указывает на общее происхождение, и мы не ошибемся: в латыни слово sensus — значит «чувство», «ощущение».

В XX веке в русском языке появится слово «сенсорный» — «основанный на ощущении». Например: «сенсорная кора головного мозга» — часть коры больших полушарий, которая получает и обрабатывает информацию от органов чувств, «сенсорный голод» — недостаток новых ощущений, впечатлений и проч.

Что же до слова «сентиментальный», то особую популярность оно приобрело после книги Л. Стерна «A sentimental journey through France und Italy» («Сентиментальное путешествие по Франции и Италии», 1768). Первоначально оно означало «оставляющий яркие впечатления», «впечатляющий», а потом и «впечатлительный», «склонный к сочувствию». Основоположником направления, называемого «сентиментализмом», в России был уже знакомый нам Карамзин. Его «Бедная Лиза» вызывала массу подражаний, которые легко опознать по заглавиям: «Бедная Лилла», «Бедная Маша», «Несчастная Маргарита», «Обольщенная Генриетта», «История бедной Марьи», «Несчастный М-ов», «Несчастные любовники» и прч. Большинство из них написано в начале XIX века. В 1833 году, когда Пушкин пишет о том, как матушка Татьяны, а позже — сама Татьяна были «от Ричардсона без ума»[352], это признак провинциальности и отсталости от моды: сентиментальные романы были «в тренде» в то время, когда юная матушка Татьяны жила в Москве, но когда сама Татьяна повзрослела, столичные барышни уже зачитывались гораздо более «жесткими и экстремальными» романтическими произведениями, где герои испытывали к окружающим их людям не жалость и сочувствие, а презрение (именно такие книги найдет позже Татьяна в кабинете Онегина).

В определении, которое дает В. И. Даль, уже звучат нотки осуждения:

СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ (сантиментальный) франц. приторно чувствительный, изнеженно трогательный; — ность, качество это; — ничать, щеголять приторною чувствительностью, нежностью, тонкостью чувств.

Толковый словарь Даля. В. И. Даль. 1863—1866.

Советские словари усиливают осуждение, используя цитаты из классических произведений второй половины XIX века: