Читаем Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи полностью

Совсем не случайно между переводчиками кочует фраза, такая удачная, что ее авторство приписывают многим известным мастерам: «Перевод — искусство потери». Точно передать все смыслы текста или даже фразы невозможно, и настоящее мастерство заключается в том, чтобы знать, чем и ради чего можно пожертвовать.

<p>«Как говорят у нас в Англии»</p>

Еще больше сложностей возникает при переводе фразеологизмов. Легко можно догадаться, что английское a bad/rotten apple (плохое/гнилое яблоко) применительно к человеку означает примерно то же, что и русское «паршивая овца». Видимо, англичане считают, что все их овцы «равны, как на подбор», потому что у них поговорка to be a sheep («быть овцой») означает «не выделяться из толпы, быть ведомым».

А as sure as eggs is eggs («так же верно, как то, что яйца — это яйца») — крайняя степень уверенности. Но догадаться, что be (all) water under the bridge / over the dam («быть водой под мостом или над плотиной») означает нечто, что давно прошло, уже сложнее.

А вот еще несколько английских фразеологизмов. (Попробуйте сначала закрыть правую сторону страницы и догадаться, что они значат.)

* * *

Эти примеры я привела для того, чтобы проиллюстрировать очень простую мысль: перевод — это всегда пересказ, авторское толкование переводчика.

И точно так же перевод отдельных слов с языка на язык — не калька. Его нельзя делать механически, он всегда требует знания контекста и сопоставления набора синонимов и набора значений каждого слова. И хотя электронные переводчики становятся все совершеннее, пока еще очень часто нужен человеческий глаз, чтобы оценить адекватность перевода, а иногда и для того, чтобы правильно понять, что хотел сказать автор, живший в той же стране и говоривший на том же языке, но отделенный от нас не «языковым барьером», а временем.

<p>Трогательная сцена или жалкое зрелище? Перевод с русского на русский</p>

Вернемся на минуту к незабвенному адмиралу Шишкову. В его «Рассуждении о старом и новом слоге» есть и такой пассаж: «„Трогательная сцена; занимательная книга или площадь“. Нововыдуманные слова сии в великом ныне употреблении. Почти во всякой книге и на всякой странице мы их находим. Между тем есть ли что-нибудь безобразнее, как слово „сцена“, и еще „трогательная сцена“, в „Россійском“, а особливо важном слоге? Слово „трогательно“ есть совсем не нужной для нас и весьма худой перевод французского слова touchant. Не нужной по тому, что мы имеем множество слов, то же самое понятие выражающих, как, например: жалко, чувствительно, плачевно, слезно, сердобольно и проч.; худой по тому, что в нашем языке ничего не значит».

И далее еще более едкое замечание: «Кто запретит мне писать: летательно, клевательно, кусательно, как, например: птица есть тварь летательная и клевательная; он говорил со мною кусательно, то есть колко, насказал мне много обидных слов? Умствуя таким образом, подлинно составится прекрасный и богатый язык Российский!»

В связи с этим Шишков вспоминает старую историю о том, как первый переводчик «Гамлета» на русский язык — Александр Петрович Сумароков — соблазнился модным словом. Уличенная сыном в измене мужу и мучимая раскаянием Гертруда говорит Клавдию:

Вы все свидетели моих безбожных дел,Того противна дня, как ты на трон возшел,Тех пагубных минут, как честь я потеряла,И на супружню смерть не тронута взирала.

Между прочим, Сумароков не захотел следовать за Шекспиром. Признав, что Гамлет отомстил по праву, он решил, что у пьесы должен быть иной конец: не только зло наказано, но и добродетель вознаграждена: его Гамлет в финале занимает отцовский трон, а живая и разумная Офелия произносит патетическую речь:

Я все исполнила, что дщери надлежало:Ты само, Небо, днесь Полонья покарало!Ты, Боже мой! ему был долготерпелив!Я чту судьбы Твои! Твой гнев есть справедлив!Ступай, мой князь, во храм, яви себя в народе;А я пойду отдать последний долг природе[349].

Но похоже, такое свободное обращение с оригиналом не так взволновало ревнителей чистоты русского языка, как маленькая, на наш взгляд, вольность Сумарокова.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки