Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи

А еще – такие заимствования, как «авансцена»[151], «антикварий»[152], «будуар»[153], «буффонада»[154], «водевиль»[155], «дилижанс»[156], «карикатура»[157], «полиглот»[158], «тост»[159], «тротуар», «эгоист»[160] и др.

А еще – выражения-«кальки»: «принять участие» – фр. prendre part à qch.; «вести рассеянную жизнь» – mener une vie dissipée; «бросить тень на что-либо» – jetter l’ombres, «буря страсти» – l’orage de la passion, «бумага все терпит» – le papier souffre tout, «быть в цвете молодости» – être dans la fleur de la jeunesse и многие другие.

Можете сами судить, лучше или хуже стал русский язык от этих нововведений.

При этом Карамзин вовсе не был оголтелым новатором, отдельные заимствования, такие как «публиковать»[161] и «рекомендовать»[162], он считал варваризмами, портящими русский язык. Почему именно их?

Надо сказать, что карамзинские критерии отбора слов в литературный язык были весьма прихотливы. Так, обсуждая с И. И. Дмитриевым слова из народной речи, подходящие для поэзии, он пишет: «Имя „Пичужечка“ для меня отменно приятно потому, что я слыхал его в чистом поле от добрых поселян. Оно возбуждает в душе нашей две любезные идеи: о свободе и сельской простоте… Один мужик говорит „пичужечка“ и „парень“: первое приятно, второе отвратительно. При первом слове воображаю красный летний день, зеленое дерево на цветущем лугу, птичье гнездо, порхающую малиновку или пеночку и покойного селянина, который с тихим удовольствием смотрит на природу и говорит: „Вот гнездо! Вот пичужечка!“ При втором слове является моим мыслям дебелый мужик, которой чешется неблагопристойным образом или утирает рукавом мокрые усы свои, говоря: „Ай, парень! Что за квас!“ Надобно признаться, что тут нет ничего интересного для души нашей!»

Видимо, так было и со словами «публиковать» и «рекомендовать»: они тоже вызвали какие-то неприятные ассоциации.

* * *

Но не меньшей порчей представлялись Карамзину и слова греческого происхождения, столь любимые Шишковым. Он считал, что церковнославянский язык, насыщенный греческими корнями, является такой же испорченной версией исконного славянского языка: «Авторы или переводчики наших духовных книг образовали язык их совершенно по греческому, наставили везде предлогов, растянули, соединили многие слова и сею химическою операциею изменили первобытную чистоту древнего славянского. Песнь Игорю, единственный остаток его, доказывает, что он был весьма отличен от языка наших церковных книг. Нестор знал уже, к несчастью, по-гречески; к тому же переписчики дозволяли себе поправлять слог его».

Это отрывок из рецензии Карамзина на «Русскую грамматику», составленную неким французом по фамилии Мондрю и предназначенную для французов, торгующих с Россией. В рецензии Карамзин иронизирует над ошибками Мондрю в русской истории: в частности, в истории русского языка Мондрю считает, что язык, на котором говорят современные ему россияне, они когда-то заимствовали у варягов. Карамзин возражает как истинный патриот: «Князья Варяжские сообщили нам имя Руси, но Славяне не приняли языка их, и мы не видим ни малейших следов его в нашем…»

И когда Карамзин пишет историческую повесть («Марфа Посадница»), он насыщает ее язык славянизмами, которые придают ему оттенок архаизма: «враны», «златой», «храм», «стогны», «хладныя уста», «отвратить лице», «преломить жезлы», «пастырь», «отрок», «влажный», «блато», «сирый», «стража», «граждане», «глава», «глас» и др.

Можно, пожалуй, сказать, что для Карамзина язык был слугой говорящего (и особенно пишущего), он служил тому, чтобы автор как можно яснее, доходчивей и красивее выражал свои мысли и чувства. Учась точно формулировать свои мысли и чувства, человек тем самым воспитывал их. А изучая чужие языки и решая, что заимствовать из них, приучал себя к мысли о всеобщем братстве, единой семье, где никто не будет обездолен и забыт.

Для Шишкова же язык должен был подсказывать говорящему или пишущему возвышенные мысли. Читая или используя церковнославянские слова, человек (а особенно молодой человек) проникался их величием, становился хорошим христианином и настоящим патриотом. Он писал: «Слово должно рождать смысл и наподобие семени пускать от себя отрасли – тогда язык цветет; иначе он только спутывается и безобразится».

И такое воспитание, сопряженное с обучением высокому литературному стилю с его славянизмами, было необходимо, чтобы «разговорной язык стал возвышаться и чиститься от книжного, на разуме основанного; а не книжной упадать и портиться от разговорного, невежественного языка».

* * *

А впрочем, «война» между «Арзамасом» и «Беседой» носила скорее литературный и игровой характер. Два общества (в основном молодые их участники) обменивались сатирами и пародиями.