Гамбит Смерти

Нет уж. Когда умирать — дело мое и болезни. Третьих лиц просят не беспокоиться.

Я не озаботился поиском стрелы. Улетела — и прощай. Пугало иное — внутри заворчала, пробуждаясь, тупая, бессмысленная ярость. Полегче, полегче. Я проглотил капсулу давудина, добавил пару таблеток элениума. Зубы стучали, словно не на солнцепеке я, а в леднике-кадаверной.

Альба Регия готовилась распустить новый бутон. Я вернулся на дорожку, потащился к выходу.

Погулял, примерился к раю. Меня обгоняли другие экскурсанты.

— О, Питер, где вы потерялись? — Элен коснулась моей руки. — Здесь так чудесно, спокойно, я отдыхаю душей. Вы идете в тир?

— Уже был, в некотором роде, — хватило сил пробормотать.

— Вы совсем раскисли.

— Перегрелся на солнце.

— Это опасно. Солнечный удар — плохо. Идемте в тень.

Превосходный совет. Держаться в тени, не высовываться, не возникать, и, может быть, все образуется. Кого это я так интересую? То задавить хотят, то подстрелить, не соскучишься. И ведь веду себя смирно, разве что выиграл несколько партий, но из-за этого не убивают. Или убивают? Кому я нужен, право. А, получается, нужен. Вот и мисс Маклин принимает участие. Так говорит паранойя.

Тень ли действовала благотворно, лекарство ли, но, когда я забрался в раскаленный автобус, уныние испарилось, напротив, поднял голову давно забытый энтузиазм, и мы даже продолжили беглое знакомство с холодными закусками атаманского стола.

— Знаете, Питер, я поговорю с одним человеком дома, в Лондоне. Он связан с издательством, и, если заинтересуется, вы сможете написать и опубликовать книгу. Поваренная литература всегда распродается, можно хорошо заработать.

— Стоит ли беспокоиться?

— Какое беспокойство, сегодня я позвоню. Лучше, если вы будете рядом. Зайдите ко мне вечером, часов в восемь, ладно?

— Зайти к вам?

— Да, из номера можно поговорить по телефону. Я остановилась в гостинице «Брно», десятый этаж, номер тысяча семнадцатый.

— Ладно.

Год назад я бы визжал от восторга. Опубликовать книгу, получить гонорар — фунтик фунтов стерлингов, о, радость, о, счастье! Поздно. У меня уже есть одна книжица.

Автобус замедлил ход. Оказывается, мы успели вернуться в город, и водитель притормозил у гостиницы.

— До вечера, Питер!

— До… До вечера, — голос пресекся, выдавая полную мою неподготовленность к такого рода предложениям. Кто их разберет, англичанок, Вдруг и правда — деловой интерес? В зеркало посмотрись, в зеркало. Видик-то не самый презентабельный, господин Денисов. Учти.

— Всего вам доброго, — попрощалась экскурсовод, высаживая остаток экспедиции у шахматного клуба. И за это пожелание простил я ей и словоохотливость, и жару, и свое настроение, и свои печали. Доброго — и побольше!

6

«Шалишь, брат, шалишь! Ни на что ты, шаромыжник, не годишься, старый скукоженный шампиньон, как ни прихорашивайся» — шипела, издеваясь, электробритва «Харьков», изделие времен дружбы народов.

Горько слышать правду о себе, но я терпел, не торопился, и был вознагражден — бархатистость щек вышла необыкновенной. Никакого одеколона, хватит и водички. Я суетился, прихорашивался, цеплял и сбрасывал со стола всякую дребедень, а потревоженный китайский болванчик укоризненно качал головой:

— Э, батенька, опомнись. Полно школьничать! — но я не внимал увещеваниям.

Будильник зазвенел пронзительно, отрезвляюще. Я завел его, думая соснуть, но так и не прилег, все хлопотал, хлопотал.

Мартовский заяц в июле. Пора остепениться и думать о вечном, а я скачу да прыгаю.

Задор, глупый юношеский задор обернулся тоской. Отбой. Сейчас лягу в кровать, попытаюсь свернуться калачиком, колени к подбородку, и уйти в дальнее плавание по волнам меланхолии в поисках острова Буяна.

Я шагнул к кровати. Ладья Харона, рокировка через Стикс. И все труднее найти повод для возвращения. Чего ради? Корни подрублены, листья опали. Скрипеть на ветру, дожидаясь бури, когда не стыдно будет рухнуть или переломиться, явив на обозрение трухлявую рассыпчатую сердцевину?

А хоть и скрипеть! Вволю, до зубовного свербежа, до замирания сердца, не слыша ритмичных ударов, семьдесят восемь в минуту, растворяющих бытие в сладкое ничто.

Пользуясь душевным разладом, я устремился на улицу. Развеюсь, разойдусь, уцеплюсь за действительность.

В двери провернулся ключ. Хозяйка воротилась, живая душа.

— Уходите, Петр Иванович?

— Нужда гонит. Неигровой день, а хлопотливый — везде поспей, за всем догляди…

Из авоськи, поставленной на пол, выкатилось яблоко, желтое, с красными клиньями меридианов, и нехотя легло под низкую скамеечку. Я подал его Зое Федоровне.

— Спасибо, это я вам принесла, сейчас вымою, — она скользнула мимо меня. — Поздно вернетесь?

— Как получится. Малый гроссмейстерский совет, то да се… — пришлось соврать для поддержки авторитета.

— Редкий сорт, — она протянула яблоко, в каплях воды. Будто в саду дождик прошел. — Я пробовала, понравилось. Вы кто по гороскопу?

— Я? Овен, кажется. Баран.

— Тогда сегодня вас ждут сюрпризы, не всегда приятные, — она указала колонку в газете, местной брехушке.

— Если бы только сегодня, — я спустился во двор.