Вот и актеры.
С приездом в Эльсинор вас, господа! Ваши руки, товарищи. В понятия радушия входят такт и светские условности. Обменяемся их знаками, чтобы после моей встречи с актерами вы не подумали, что с ними я более любезен. Еще раз, с приездом! Но мой дядя-отец и тетка-матушка ошибаются.
В каком отношении, милорд?
Я помешан только в норд-норд-вест. При южном ветре я еще отличу сокола от цапли.
Здравствуйте, господа.
Слушайте, Гильденстерн, и вы тоже, Розенкранц. На каждое ухо по слушателю. Старый младенец, которого вы видите, еще не вышел из пеленок.
Может быть, он попал в них вторично? Сказано ведь: старый – что малый.
Предсказываю, что и он с сообщением об актерах. Вот увидите. – Совершенная правда, сэр. В понедельник утром, как вы сказали.
Милорд, у меня есть новости для вас.
Милорд, у меня есть новости для вас. Когда Росций[33] был в Риме актером…
Актеры приехали, милорд.
Неужто! Ax-ax-ax!
Ей-богу, милорд!
Прикатили на ослах…
Лучшие в мире актеры на любой вкус, как-то: для трагедий, комедий, хроник, пасторалей, вещей пасторально-комических, историко-пасторальных, трагико-исторических, трагикомико- и историко-пасторальных и для сцен в промежуточном и непредвиденном роде. Важность Сенеки, легкость Плавта[34] для них не диво. В чтении наизусть и экспромтом это люди единственные.
О Евфай, судья Израиля, какое у тебя было сокровище![35]
Какое же это сокровище было у него, милорд?
А как же:
Все норовит о дочке!
А? Не так, что ли, старый Евфай?
Если Евфай – это я, то совершенно верно: у меня есть дочь, в которой я души не чаю.
Нет, ничуть это не верно.
Что же верно тогда, милорд?
А вот что:
И затем вы знаете:
Продолжение, виноват, – в первой строфе духовного стиха, потому что, как видите, мы будем сейчас развлекаться.
Здравствуйте, господа! Милости просим. Рад вам всем. Здравствуйте, мои хорошие. – Ба, старый друг! Скажите, какой бородой завесился, с тех пор как мы не видались! Приехал, прикрывшись ею, подсмеиваться надо мною в Дании? – Вас ли я вижу, барышня моя?[36] Царица небесная, вы на целый венецианский каблук залетели в небо с нашей последней встречи! Будем надеяться, что голос ваш не фальшивит, как золото, изъятое из обращения. – Милости просим, господа! Давайте, как французские сокольничьи, набросимся на первое, что нам попадется. Пожалуйста, какой-нибудь монолог. Дайте нам образчик вашего искусства. Ну! Какой-нибудь страстный монолог.
Какой монолог, добрейший принц?
Помнится, раз ты читал мне один отрывок; вещь никогда не ставили или не больше разу – пьеса не понравилась. Для большой публики это было, что называется, не в коня корм. Однако, как воспринял я и другие, еще лучшие судьи, это была великолепная пьеса,[37] хорошо разбитая на сцены и написанная с простотой и умением. Помнится, возражали, что стихам недостает пряности, а язык не обнаруживает в авторе приподнятости, но находили работу добросовестной, с чертами здоровья и основательности, приятными без прикрас. Один монолог я в ней особенно любил: это где Эней рассказывает о себе Дидоне,[38] и в особенности то место, где он говорит об убийстве Приама.[39] Если он еще у вас в памяти, начните вот с какой строчки. Погодите, погодите: «Свирепый Пирр,[40] тот, что, как зверь Гирканский…».[41] Нет, не так. Но начинается с Пирра:
Продолжайте сами.
Ей-богу, хорошо, милорд! С хорошей дикцией и чувством меры.