Гамлет

К ЧИТАТЕЛЮ[82]

Сей оттиск с горем пополам
Шекспира возвращает нам:

Гравёр усердствовал, как мог,
Но большего, достичь не смог.

Когда б резец изобразил
Тот пламень, что в очах сквозил,

Он превзошёл бы днесь и впредь
Чего не сохраняет медь.

Читатель! На портрет смотри,
Но помни: подлинник — внутри.

Бен Джонсон

Мы знаем Шекспира благодаря подвижническому труду его современника, драматурга, поэта, актёра и теоретика драмы Бена Джонсона (1572–1637). В 1623 г. историк Эдмунд Болтон называл Джонсона лучшим из английских поэтов.

Предолагают, что Джонсон издавал своего великого друга и при его жизни.

Мнение Джонсона о Шекспире:

«Он был честен, обладал открытой и свободной натурой, превосходной фантазией и смелыми взглядами, владел мягкостью речи, в которой он растекался с такой лёгкостью, что порой его просто необходимо было останавливать».

Когда Шекспир умер, Джонсон сказал: «Он не принадлежал эпохе — он на все времена», и в 1623 году с помощью шекспировских актеров Джона Хеминга и Генри Кондела собрал и напечатал полное собрание сочинений Шекспира — Первое Фолио. Для этого ему сначала пришлось выкупить у многочисленных правообладателей все права на шекспировское наследие, а после создать синдикат из четырех издателей (Первое Фолио печаталось частями в четырех разных типографиях.)

Полагаю, что собранные вместе рукописи Шекспира и погибли в Великом Лондонском пожаре 1666 г. в доме наследников Джонсона.

To be, or not to be…

To be, or not to be: that is the question:
Whether ’tis nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against a sea of troubles,
And by opposing end them? To die: to sleep;
No more; and, by a sleep to say we end
The heart-ache and the thousand natural shocks
That flesh is heir to, 'tis a consummation
Devoutly to be wish'd. To die, to sleep;
To sleep: perchance to dream: ay, there ’s the rub;
For in that sleep of death what dreams may come
When we have shuffled off this mortal coil,
Must give us pause. There ’s the respect
That makes calamity of so long life;
For who would bear the whips and scorns of time,
The oppressor's wrong, the proud man's contumely,
The pangs of dispriz'd love, the law's delay,
The insolence of office, and the spurns
That patient merit of the unworthy takes,
When he himself might his quietus make
With a bare bodkin? who would fardels bear,
To grunt and sweat under a weary life,
But that the dread of something after death,
The undiscover'd country from whose bourn
No traveller returns, puzzles the will,
And makes us rather bear those ills we have
Than fly to others that we know not of?
Thus conscience does make cowards of us all;
And thus the native hue of resolution
Is sicklied o'er with the pale cast of thought,
And enterprises of great pith and moment
With this regard their currents turn awry,
And lose the name of action. Soft you now!
The fair Ophelia! Nymph, in thy orisons
Be all my sins remember'd.