Ган Исландец

— Онъ не иметъ на то права, — возразилъ Орденеръ громкимъ, звучнымъ голосомъ, — здсь я только одинъ подсудимый, меня одного слдуетъ судить и осудить.

Онъ умолкъ на минуту, потомъ добавилъ мене твердымъ голосомъ.

— Потому что одинъ я виновенъ во всемъ.

— Одинъ виновенъ! — вскричалъ предсдатель.

— Одинъ виновенъ! — повторилъ секретарь.

Новый взрывъ изумленія охватилъ аудиторію трибунала. Несчастная Этель задрожала отъ ужаса; она не думала о томъ, что такое признаніе ея возлюбленнаго спасаетъ ея отца. Она видла только гибель своего Орденера.

— Алебардщики, водворите тишину! — сказалъ предсдатель, пользуясь быть можетъ минутой замшательства, что-бы собраться съ мыслями и вернуть самообладаніе…

— Орденеръ Гульденлью, — продолжалъ онъ: — что вы хотите этимъ сказать?

Молодой человкъ одну минуту находился въ задумчивости, потомъ глубоко вздохнулъ и заговорилъ спокойно, тономъ человка, покорившагося своей участи.

— Да, я знаю что меня ждетъ позорная смерть, хотя жизнь улыбалась мн и сулила счастливую будущность. Богъ прочтетъ въ глубин моего сердца! Только одинъ Богъ! Я долженъ былъ исполнить священный долгъ моей жизни; я долженъ посвятить ему мою кровь, быть можетъ даже честь; но увренъ, что умру безъ угрызенія и раскаянія. Не удивляйтесь моимъ словамъ, господа судьи; въ душ и судьб человка, которыхъ вы не въ состояніи постичь, судить которыхъ будутъ лишь на неб. Выслушайте же меня, и поступите по долгу совсти, освободивъ этихъ несчастныхъ и въ особенности злополучнаго Шумахера, который въ своемъ заточеніи вытерплъ боле, чмъ заслуживаютъ преступленія человческія. Да, я виновенъ, господа судьи, я одинъ виновенъ. Шумахеръ ни въ чемъ не повиненъ, остальные несчастные были введены въ заблужденіе. Виновникъ возмущенія рудокоповъ я.

— Вы! — вскричали разомъ и съ странной итонаціей предсдатель и секретарь.

— Да, я; не перебивайте меня, господа. Я спшу кончить скоре, такъ какъ обвиняя себя, я оправдываю тмъ этихъ несчастныхъ. Именемъ Шумахера я возмутилъ рудокоповъ; я роздалъ знамена бунтовщикамъ; снабдилъ ихъ золотомъ и оружіемъ отъ имени мункгольмскаго узника. Гаккетъ былъ моимъ агентомъ.

При имени Гаккета, секретарь не могъ сдержать жеста изумленія. Орденеръ продолжалъ:

— Не стану истощать ваше терпніе, господа. Я былъ взятъ въ рядахъ рудокоповъ, которыхъ подбилъ къ мятежу. Все было подготовлено мною. Теперь судите меня; если я доказалъ свою виновность, тмъ самымъ я доказалъ невинность Шумахера и тхъ несчастныхъ, которыхъ вы считали его сообщниками.

Молодой человкъ говорилъ, устремивъ взоръ къ небу. Этель, почти бездыханная, едва смла перевести духъ; ей казалось только, что Орденеръ, оправдывая ея отца, съ горечью произносилъ его имя. Хотя она не понимала словъ молодаго человка, они изумляли, ужасали ее. Во всемъ, что поражало ея чувства, ясно сознавала она близость несчастія.

Подобнаго рода ощущенія повидимому волновали и предсдателя. Можно было сказать, что онъ не вритъ своимъ ушамъ. Наконецъ онъ спросилъ сына вице-короля:

— Если, дйствительно, вы единственный виновникъ возмущенія, какая цль руководила вами?

— Я не могу это сказать.

Этель вздрогнула съ головы до ногъ, когда предсдатель спросилъ почти раздражительно:

— Вы были въ связи съ дочерью Шумахера.

Пораженный Орденеръ сдлалъ шагъ къ трибуналу и вскричалъ голосомъ, дрожащимъ отъ негодованія:

— Канцлеръ Алефельдъ, довольствуйтесь моей жизнью, которую я отдаю вамъ; имйте уваженіе къ благородной непорочной двушк. Не пытайтесь вторично безчестить ее.

Несчастная Этель, чувствуя, что вся кровь кинулась ей въ лицо, не понимала значенія слова вторично, которое съ удареніемъ подчеркнулъ ея защитникъ; но гнвъ, изказившiй черты лица предсдателя, ясно доказывалъ, что онъ понялъ.

— Орденерь Гульденлью, не забывайте, что вы находитесь передъ королевскимъ судомъ и его верховными служителями. Я длаю вамъ замчаніе отъ имени трибунала. Теперь, я опять прошу васъ объяснить цль вашего преступленія, въ которомъ вы сами обвиняете себя.

— Повторяю вамъ, я не могу это сказать.

— Не для того ли, чтобы освободить Шумахера? — освдомился секретарь.

— Орденеръ хранилъ молчаніе.

— Отвчайте, подсудимый Орденеръ, — сказалъ предсдатель: — мы имемъ доказательства вашихъ сношеній съ Шумахеромъ, и ваше сознаніе скоре обвиняетъ, чмъ оправдываетъ мункгольмскаго узника. Вы часто бывали въ Мункгольм и очевидно не пустое любопытство влекло васъ туда. Доказательствомъ служитъ эта брильянтовая пряжка.

Предсдатель взялъ со стола и показалъ Орденеру алмазную пряжку.

— Вамъ она принадлежитъ?

— Да. Какимъ образомъ она очутилась здсь?

— Очень просто. Одинъ изъ бунтовщиковъ, умирая, передалъ ее нашему секретарю, сообщивъ, что получилъ ее отъ васъ въ вид платы за перевозъ изъ Дронтгейма въ Мункгольмскую крпость.

— Ахъ! — вскричалъ подсудимый Кенниболъ: — Ваше сіятельство правы, я узнаю эту пряжку; она была у моего товарища Гульдона Стайнера.

— Молчи, — сказалъ предсдатель: — пусть отвчаетъ Орденеръ Гульденлью.