Ган Исландец

Орденеръ сталъ на колни передъ этимъ ангеломъ. Его сердце было черезчуръ полно чувствъ, чтобы онъ могъ выговорить слово. Нсколько минутъ сердца ихъ бились одно подл другаго. Въ минуту, можетъ быть, вчной разлуки Орденеръ съ печальнымъ восторгомъ наслаждался счастьемъ обнявъ еще разъ свою дорогую Этель. Наконецъ, запечатлвъ на блдномъ лбу молодой двушки цломудренный долгій поцлуй, онъ поспшно бросился подъ темные своды винтовой лстницы, услышавъ въ послдній разъ это грустное и сладостное «прости»!

X

Посл безсонно проведенной ночи, графиня Алефельдъ встала и полулежа на соф, размышляла о горькихъ плодахъ порочной страсти, преступленіи, которое подтачиваетъ жизнь наслажденіями безъ счастья, горемъ безъ утшенія.

Она думала о Мусдемон, который нкогда рисовался въ ея воображеніи столь обольстительнымъ и столь отвратительнымъ теперь, когда она поняла его, когда узнала душу, скрываемую тломъ. Несчастная плакала не о томъ, что обманулась, но о томъ, что не могла боле обманывать себя; плакала отъ сожалнія, а не раскаянія, и слезы не облегчали ее.

Въ эту минуту дверь отворилась. Она поспшно отерла глаза и съ раздраженіемъ обернулась, такъ какъ никого не велла пускать къ себ. При вид Мусдемона, гнвъ ея смнился ужасомъ, который смягчился, когда она примтила съ нимъ своего сына Фредерика.

— Матушка! — вскричалъ поручикъ: — Какимъ образомъ вы здсь? Я думалъ, что вы въ Берген. Разв нашихъ прекрасныхъ дамъ снова обуяла страсть къ путешествіямъ?

Графиня заключила Фредерика въ свои объятія, на которыя, какъ вс избалованныя дти, онъ отвчалъ доволъно холодно. Быть можетъ, это было наиболе чувствительнымъ наказаніемъ для этой несчастной. Фредерикъ былъ ея любимое дтище, единственное существо въ мір, къ которому она питала безкорыстную привязанность. Часто въ падшей женщин, въ которой заглохли вс чувства супруги, сохраняется еще нчто материнское.

— Я вижу, сынъ мой, что, узнавъ о моемъ присутствіи въ Дронтгейм, вы поспшили увидться со мною.

— О! Совсмъ нтъ. Мн наскучила крпость и я прибылъ въ городъ, гд встртилъ Мусдемона, который привелъ меня сюда.

Бдная мать глубоко вздохнула.

— Кстати, матушка, — продолжалъ Фредерикъ: — я радъ, что увидлся съ вами. Скажите, въ мод ли еще банты изъ розовыхъ лентъ у подола камзола? Привезли-ли вы мн флаконъ съ «Масломъ Молодости», которое блитъ кожу? Вы, конечно, не забыли захватить съ собой послдній переводный романъ, галуны чистаго золота, которые я просилъ у васъ для моего дорожнаго плаща огненнаго цвта, маленькія гребенки, которыя употребляются теперь въ прическ для поддержки буклей…

Несчастная женщина привезла сыну только свою любовь.

— Дорогой сынъ, я была больна, мои страданія помшали мн позаботиться о твоихъ прихотяхъ.

— Вы были больны, матушка? Ну, а теперь вы себя лучше чувствуете?.. Кстати, какъ поживаетъ стая моихъ нормандскихъ псовъ? Готовъ побиться объ закладъ, что мою обезьяну не купаютъ каждый вечеръ въ розовой вод, и наврно, вернувшись, я найду моего бильбаоскаго попугая мертвымъ… Безъ меня некому позаботиться о моихъ животныхъ.

— По крайней мр ваша мать заботится о васъ, сынъ мой, сказала мать дрогнувшимъ голосомъ.

Въ эту минуту ангелъ истребитель, ввергаюший души гршниковъ въ вчныя муки ада, и тотъ сжалился-бы надъ скорбью, которая сжимала сердце злополучной графини.

Мусдемонъ смялся въ углу комнаты.

— Господинъ Фредерикъ, — сказалъ онъ: — я вижу, что ваша стальная шпага не хочетъ ржавть въ желзныхъ ножнахъ. Вы не утратили, не забыли въ Мункгольмскихъ башняхъ добрыя преданія Копенгагенскихъ салоновъ. Но удостойте меня отвтомъ, къ чему вс эти «Масла Молодости», розовыя ленточки, эти маленькія гребенки, къ чему вс эти орудія осады, когда единственная женская крпость, заключенная въ Мункгольмскихъ башняхъ, неприступна?

— Клянусь честью, вы правы, — отвтилъ Фредерикъ, смясь. — Но, гд не имлъ успха я, тамъ и самъ генералъ Шакъ потерплъ-бы крушеніе. Да разв возможно взять крпость, вс части которой прикрыты и неусыпно охраняются? Что прикажете длать противъ нагрудника, который позволяетъ видть только шею, противъ рукавовъ, скрывающихъ руки, такъ что только по лицу и кистямъ можно судить, что молодая двушка не черна какъ Мавританскій императоръ? Дорогой наставникъ, вы сами стали бы школьникомъ. Поврьте, крпость неприступна, когда роль гарнизона исполняетъ у ней стыдливость.

— Правда, — согласился Мусдемонъ: — но нельзя-ли заставить стыдливость сдаться на капитуляцію, пустивъ любовь на приступъ, вмсто того, чтобы ограничивать блокаду волокитствомъ.

— Напрасный трудъ, мой милйшій. Любовь уже засла въ ней и подкрпляетъ стыдливость.

— А! Господинъ Фредерикъ, это новость. Съ любовью къ вамъ…

— Кто вамъ сказалъ Мусдемонъ, что ко мн?..

— Такъ къ кому-же? — вскричали въ одинъ голосъ Мусдемонъ и графиня, которая до сихъ поръ слушала молча ихъ разговоръ и которой слова поручика напомнили объ Орденер.

Фредерикъ хотлъ уже отвчать и обдумывалъ пикантный разсказъ о вчерашней ночной сцен, какъ вдругъ молчаніе, предписываемое законами рыцарства, пришло ему на умъ и измнило веселость его на смущеніе.