Ган Исландец

Она замолчала. Рыданія душили ей горло. Обвивъ руками шею Орденера, она устремила свои молящіе взоры въ его глаза.

— Дорогая Этель, вы напрасно такъ убиваетесь. Богъ покровительствуетъ добрымъ стремленіямъ, я же руковожусь единственно только вашимъ благомъ. Эта желзная шкатулка заключаетъ въ себ…

Этель съ жаромъ перебила его:

— Моимъ благомъ! Твоя жизнь — мое единственное благо. Что станется со мною, если ты умрешь, Орденеръ?

— Но почему же ты думаешь, Этель, что я умру?..

— О! Ты не знаешь Гана, этого адскаго злодя! Знаешь ли ты, какое чудовище ждетъ тебя? Знаешь ли ты, что ему повинуются вс силы тьмы? Что онъ опрокидываетъ горы на города? Что подъ его ногами рушатся подземныя пещеры? Что отъ его дыханія тухнутъ маяки на скалахъ? И ты надешься, Орденеръ, своими блыми руками, своей хрупкой шпагой восторжествовать надъ этимъ великаномъ, котораго оберегаютъ демоны?

— Но ваши молитвы, Этель, мысль, что я вступаю въ борьбу за васъ? Поврь, дорогая Этель, теб черезчуръ преувеличили силу и могущество этого разбойника. Это такой же человкъ, какъ и мы, онъ убиваетъ до тхъ поръ, пока самъ не будетъ убитъ.

— Ты не хочешь слушать меня? Ты не обращаешь вниманія на мои слова? Но, подумай, что станется со мною, когда ты отправишься, когда ты будешь блуждать изъ одной опасности въ другую, рискуя, Богъ знаетъ для чего, своей жизнью, которая принадлежитъ мн, выдавая свою голову чудовищу…

Тутъ повствованія поручика съ новой силой возникли въ голов Этели; любовь и ужасъ придали имъ фантастическіе размры. Голосомъ, прерывающимся отъ рыданій, она продолжала:

— Увряю тебя, мой возлюбленный, тебя обманули, сказавъ, что это обыкновенный смертный. Орденеръ, ты долженъ больше врить мн, ты знаешь, что я не стану тебя обманывать. Тысячу разъ пытались бороться съ нимъ, и онъ уничтожалъ цлые батальоны. О! Какъ хотлось бы мн, чтобы теб сказали это другіе, ты поврилъ бы имъ и не пошелъ бы.

Просьбы бдной Этели, безъ сомннія, поколебали бы отважную ршимость Орденера, если бы она не была принята безповоротно. Отчаянныя слова, вырвавшіяся наканун у Шумахера, пришли ему на память и еще боле укрпили его ршимость.

— Дорогая Этель, я могъ бы сказать вамъ, что не поду и, тмъ не мене, исполнилъ бы мое намреніе. Но я никогда не стану обманывать васъ даже для того, чтобы успокоить. Повторяю, я ни минуты не долженъ колебаться въ выбор между вашими слезами и вашимъ благомъ. Дло идетъ о вашей будущности, вашемъ счастье, вашей жизни, быть можетъ, о твоей жизни, дорогая Этель…

Онъ нжно прижалъ ее къ своей груди.

— Но что это значитъ для меня? — возразила Этель со слезами на глазахъ. — Дорогой мой Орденеръ, радость моя, ты знаешь, что ты составляешь для меня все, не накликай на насъ ужасныхъ, неизбжныхъ бдствій изъ-за несчастій пустыхъ и сомнительныхъ. Что значитъ для меня счастье, жизнь?…

— Этель, дло идетъ также о жизни вашего отца.

Она вырвалась изъ его объятій.

— Моего отца? — повторила она упавшимъ голосомъ и блдня.

— Да. Этель, этотъ разбойникъ, подкупленный, безъ сомннія врагами графа Гриффенфельда, захватилъ бумаги, потеря которыхъ грозитъ жизни вашего отца и безъ того уже столь ненавистнаго его врагамъ. Я намренъ отнять эти бумаги, а съ ними и жизнь у этого разбойника.

Нсколько минутъ блдная Этель не могла выговорить слова. Она больше не плакала; ея грудь высоко вздымалась отъ глубокихъ дыханій, она смотрла на землю мрачнымъ, безучастнымъ взоромъ, какимъ смотритъ осужденный на казнь въ минуту, когда топоръ занесенъ надъ его головой.

— Моего отца! — прошептала она.

Медленно переведя взоръ свой на Орденера, она сказала:

— То, что ты замышляешь, не принесетъ пользы; но поступай, какъ приказываетъ теб твой долгъ.

Орденеръ прижалъ ее къ своей груди.

— О, благородная двушка, пусть сердца наши бьются вмст. Великодушный другъ! Я скоро вернусь къ теб. Ты будешь моей; я хочу спасти твоего отца, чтобы заслужить отъ него названіе сына. Этель, возлюбленная Этель!..

Кто въ состояніи изобразить то, что творится въ благородномъ сердц, чувствующемъ, что оно понято другимъ, столь же благороднымъ? И если любовь неразрывными узами скрпляетъ эти дв великихъ души, кто можетъ описать ихъ невыразимое наслажденіе? Кажется, соединившись въ это краткое мгновеніе, он испытываютъ все счастье, вс радости бытія, увнчаннаго прелестью великодушной жертвы.

— Иди, мой Орденеръ, и если ты не вернешься, безнадежная тоска убиваетъ. У меня останется это горькое утшеніе.

Оба поднялись. Взявъ подъ руку Этель, Орденеръ молча направился по извилистымъ аллеямъ мрачнаго сада.

Печально дошли они до двери башни, служившей выходомъ, и тутъ Этель, вынувъ маленькія золотыя ножницы, отрзала прядь своихъ прекрасныхъ черныхъ волосъ.

— Возьми ее, Орденеръ; пусть она сопровождаетъ тебя, пусть будетъ счастливе меня.

Орденеръ благоговйно прижалъ къ губамъ этотъ подарокъ своей возлюбленной.

Этель продолжала:

— Думай обо мн, Орденеръ, я же стану молиться за тебя. Моя молитва, быть можетъ, будетъ столь же могущественна предъ Богомъ, какъ твое оружіе надъ демономъ.