Ган Исландец

— До сихъ поръ Ганъ такъ-же непобдимъ, какъ Горацій Коклесъ. Старые солдаты, молодые милиціонеры, поселяне, горцы, вс гибнутъ или бгутъ при встрч съ нимъ. Это демонъ, отъ котораго ничто не убережетъ, котораго не изловишь. Самымъ счастливымъ изъ искавшихъ его оказывается тотъ, кто его не находилъ. Прекрасная двица, быть можетъ удивлена, — продолжалъ онъ, безцеремонно усаживаясь возл Этели, которая придвинулась къ отцу: — что я знаю всю подноготную этого сверхъестественнаго существа. Но я не безъ цли собралъ эти замчательныя преданія. По моему мннію — я буду въ восторг, если прелестная двица согласится съ нимъ — изъ приключеній Гана вышелъ-бы превосходный романъ въ род замчательныхъ произведеній мадмуазель Скюдери, Амаранты, или Клеліи, которая, хотя я прочелъ лишь шесть томовъ, на мой взглядъ, представляетъ образцовое твореніе. Необходимо будетъ, напримръ, смягчить нашъ климатъ, изукрасить преданія, измнить наши варварскія имена. Такимъ образомъ Дронтгеймъ, превращенный въ Дуртиніанумъ, увидитъ какъ подъ моимъ магическимъ жезломъ его лса измнятся въ восхитительные боскеты, орошаемые тысячью маленькихъ ручейковъ, боле поэтичныхъ, чмъ наши отвратительные потоки. Наши черныя, глубокія пещеры смнятся прелестными гротами, разукрашенными золотистыми и лазурными раковинами. Въ одномъ изъ этихъ гротовъ будетъ обитать знаменитый волшебникъ Ганнусъ Тулійскій… согласитесь, что имя Гана Исландца непріятно ржетъ ухо. Этотъ великанъ… вы понимаете, было-бы абсурдомъ, если-бы великанъ не былъ героемъ такого творенія… этотъ великанъ происходилъ-бы по прямой линіи отъ бога Марса… имя Ингольфа Истребителя ровно ничего не говоритъ воображенію… и отъ волшебницы Теоны… не правда-ли, какъ удачно замнилъ я имя Тоарки?.. Дочери Кумской сивиллы. Ганнусъ, воспитанный великимъ Тулійскимъ магомъ, улетитъ въ конц концовъ изъ дворца первосвященника на колесниц, влекомой двумя драконами… Надо обладать весьма невзыскательной фантазіей, чтобы удержать прозаичное преданіе о бревн… Очутившись подъ небомъ Дуртиніанума и прельстившись этой очаровательной страной, онъ избираетъ ее мстомъ для своей резиденціи и ареной своихъ преступленій. Не легко будетъ нарисовать картину злодяній Гана такъ, чтобы она не оскорбила вкуса читателя. Можно будетъ смягчить ея ужасъ искусно введенною любовною интрижкой. Пастушка Альциппа, пася однажды свою овечку въ миртовой и оливковой рощ, можетъ быть примчена великаномъ, котораго плнитъ могущество ея очей. Но Альциппа души не чаетъ въ Ликид, офицере милиціи, расположенной гарнизономъ въ ея деревушк. Великанъ раздраженъ счастіемъ центуріона, центуріонъ ухаживаньями великана. Вы понимаете, любезная двица, сколько прелести придалъ-бы подобный эпизодъ приключеніямъ Ганнуса. Готовъ прозакладывать мои краковскіе сапожки противъ пары женскихъ ботинокъ, что эта тема, обработанная двицей Скюдери, свела-бы съ ума всхъ дамъ въ Копенгаген…

Это слово вывело Шумахера изъ мрачной задумчивости, въ которую онъ былъ погруженъ въ то время, какъ поручикъ безполезно расточалъ перлы своей фантазіи.

— Копенгагенъ? — рзко перебилъ онъ: — Господинъ офицеръ, нтъ-ли чего новаго въ Копенгаген?

— Ничего, сколько мн извстно, — отвчалъ поручикъ: — за исключеніемъ согласія, даннаго королемъ, на бракъ, интересующій въ настоящій моментъ оба королевства.

— Бракъ! — спросилъ Шумахеръ: — Чей бракъ?

Появленіе четвертаго собесдника помшало поручику отвчать.

Вс трое устремили взоръ на вновь прибывшаго. Мрачное лицо узника просвтлло, веселая физіономія поручика приняла напыщенное выраженіе, а нжная фигура Этели, блдная и смущенная во все время длиннаго монолога офицера, оживилась отъ радостнаго чувства. Она глубоко вздохнула, какъ будто съ сердца ея свалилась непосильная тяжесть, и печально улыбнулась Орденеру.

Старикъ, молодая двушка и офицеръ очутились въ странномъ положеніи относительно Орденера; каждый изъ нихъ имлъ съ нимъ общую тайну, и потому они тяготились другъ другомъ.

Возвращеніе Орденера въ башню не удивило ни Шумахера, ни Этели, такъ какъ оба ждали его; но оно изумило поручика столько же, сколько встрча съ Алефельдомъ изумила Орденера, который могъ бы опасаться нескромности офицера относительно вчерашней сцены, если-бы не разубждало его въ томъ молчаніе, предписываемое законами рыцарства. Онъ могъ только удивляться, видя его въ мирной бесд съ обоими узниками.

Эти четыре человка, находясь вмст, не могли говорить, именно потому, что имли многое сказать другъ другу наедин. Такимъ образомъ, за исключеніемъ радушныхъ, смущенныхъ взглядовъ, Орденеръ встртилъ совершенно молчаливый пріемъ.

Поручикъ расхохотался.