Ган Исландец

— О! Господинъ, не врьте этому!.. Но если бы даже это было справедливо, очевидно этотъ человкъ не видалъ васъ, какъ я, въ кругу семьи, съ прелестной супругой и восхитительными дтьми, гостепріимно принимающаго чужестранцевъ у своего домашняго очага. Если бы ему, подобно намъ пришлось воспользоваться вашимъ любезнымъ радушіемъ, этотъ несчастный не былъ бы вашимъ врагомъ.

Лишь только Спіагудри кончилъ свою ловкую рчь, высокая женщина, до сихъ поръ не проронившая ни слова, поднялась и сказала торжественнымъ, саркастическимъ тономъ:

— Нтъ ничего ядовите жала ехидны, вымазаннаго въ меду.

Она снова сла у очага и продолжала оттачивать щипцы, хриплый и визгливый звукъ которыхъ, мучительно поражая въ промежуткахъ разговора слухъ четырехъ путниковъ, походилъ на хоръ греческой трагедіи.

— Право, эта женщина помшаласъ, — пробормоталъ Спіагудри, не зная какъ иначе объяснить себ такой плохой эффектъ своей лести.

— Бехлія права, сдовласый ученый! — вскричалъ палачъ: — Я поврю, что у васъ жало ехидны, если вы станете еще защищать этого Спіагудри.

— Избави Боже, хозяинъ! — подхватилъ тотъ: — Я совсмъ не защищаю его!

— Тмъ лучше. Вы понятія не имете до чего доходитъ его наглость. Врите ли, этотъ нахалъ сметъ оспаривать у меня право на голову Гана Исландца?

— Гана Исландца!.. — рзко повторилъ отшельникъ.

— Ну да! Знаете вы этого знаменитаго разбойника?

— Знаю, — отвчалъ отшельникъ.

— Ну-съ, каждый разбойникъ составляетъ собственность палача, не такъ ли? Что же теперь придумалъ этотъ адскій Спіагудри? Онъ проситъ, чтобы голова Гана была оцнена…

— Онъ проситъ, чтобы голова Гана была оцнена? — переспросилъ отшельникъ.

— Да, онъ дерзнулъ на это, и единственно для того, чтобы тло попало въ его лапы, а я лишился своихъ выгодъ.

— Какая подлость, Оругиксъ, ршиться оспаривать то, что очевидно составляетъ твою собственность!

Злобная усмшка, сопровождавшая эти слова, ужаснула Спіагудри.

— Продлка тмъ боле низкая, братъ отшельникъ, что мн во что бы то ни стало необходимо казнить такого человка, какъ Ганъ, чтобы выйти изъ неизвстности и составить себ карьеру, которой не сдлала мн казнь Шумахера.

— Въ самомъ дл, хозяинъ Николь?

— Да, братъ отшельникъ. Приходите сюда въ день ареста Гана, мы заколемъ жирную свинью въ честь моей будущей славы.

— Охотно; но почемъ знать, можетъ быть я не буду свободенъ въ этотъ день? А затмъ, не ты ли самъ только что посылалъ къ черту честолюбіе?

— Еще бы, когда я вижу, что достаточно какого нибудь Спіагудри и прошенія оцнить голову, чтобы разсять въ прахъ самые врные мои разсчеты.

— А! — подхватилъ отшельникъ страннымъ тономъ: — Такъ Спіагудри проситъ оцнить голову!

Голосъ его производилъ на злополучнаго смотрителя такое же дйствіе, какое производитъ на птицу взглядъ жабы.

— Господа, — сказалъ онъ: — зачмъ судить такъ опрометчиво. Все это можетъ быть неврно, быть можетъ ложный слухъ…

— Ложный слухъ! — вскричалъ Оругиксъ: — Напротивъ, дло ясно какъ день. Прошеніе синдиковъ, скрпленное подписью смотрителя Спладгеста, получено уже въ Дронтгейм. Ждутъ только ршенія его превосходительства генералъ-губернатора.

Палачъ видимо зналъ всю подноготную, такъ что Спіагудри не посмлъ боле оправдываться и въ сотый разъ принялся внутренно проклинать своего молодаго спутника. Но каковъ былъ его ужасъ, когда отшельникъ, посл нсколькихъ минутъ размышленія, вдругъ спросилъ насмшливымъ тономъ:

— Скажи-ка, хозяинъ Николь, какое наказаніе положено за святотатство?

Эти слова произвели на Спіагудри такое дйствіе, какъ будто съ него сорвали пластырь и парикъ. Съ тоской ждалъ онъ отвта Оругикса, который не торопясь опоражнивалъ свой стаканъ.

— Это смотря по тому, въ чемъ состояло святотатство, — отвтилъ палачъ.

— Ну, положимъ, поруганіе мертвеца?

Съ минуты на минуту, дрожащій отъ ужаса Бенигнусъ ожидалъ, что отшельникъ назоветъ его по имени.

— Въ былое время, — хладнокровно отвчалъ Оругиксъ: — святотатца закапывали въ землю живымъ вмст съ поруганнымъ трупомъ.

— А теперь?

— Теперь наказаніе легче.

— Легче! — повторилъ Спіагудри, едва дыша.

— Да, — продолжалъ палачъ съ довольнымъ и небрежнымъ видомъ артиста, говорящаго о своемъ искусств: — сперва каленымъ желзомъ клеймятъ ему икры буквою С…

— А потомъ? — чуть не вскрикнулъ старый смотритель, надъ которымъ было бы затруднительно произвести эту часть наказанія.

— А потомъ, — продолжалъ палачъ: — довольствуются его повшаніемъ.

— Пощадите! — вскричалъ Спіагудри: — повсить человка!

— Что это съ нимъ? Онъ смотритъ на меня съ видомъ преступника, взирающаго на вислицу.

— Съ удовольствіемъ вижу, — замтилъ отшельникъ: — что люди возвращаются къ правиламъ гуманности.

Въ эту минуту стихнувшая буря позволила отчетливо различить ясный, прерывистый звукъ рога.

— Николь, — замтила жена палачу: — это погоня за какимъ нибудь злодемъ, это рогъ полицейскихъ.

— Рогъ полицейскихъ! — повторилъ каждый изъ присутствующихъ съ разнообразнымъ оттнкомъ въ голос, а Спіагудри съ выраженіемъ величайшаго ужаса.

Въ ту же минуту кто то постучался въ дверь башни.

XIII