Ган Исландец

Берега Норвегіи изрзаны такимъ множествомъ узкихъ заливовъ, бухтъ, подводныхъ рифовъ, лагунъ и маленькихъ мысовъ, что они утомляютъ память путешественника и истощаютъ терпніе топографа. Въ былое время — если врить преданіямъ, сохранившимся въ народ — каждый перешеекъ имлъ своего злаго духа, посщавшаго его, каждая бухта — свою фею, обитавшую въ ней, каждый мысъ — своего святаго покровителя; суевріе, чтобы сдлаться страшилищемъ рода человческаго, причудливо смшиваетъ въ себ вс поврія.

Говорятъ, только одно мсто на Кельвельскомъ берегу, на нсколько миль къ сверу отъ Вальдергогской пещеры, изъято было отъ вднія духовъ адскихъ, воздушныхъ и небесныхъ. Это была прибрежная прогалина, укрывшаяся подъ скалой, на вершин которой находились древнія развалины жилища Ральфа или Радульфа Исполина. Эта маленькая дикая лужайка, граничащая къ западу съ моремъ и какъ бы втиснутая въ узкое пространство между скалъ, поросшихъ кустарникомъ, обязана была упомянутой привилегіей единственно имени своего перваго владльца, древняго норвежскаго барона. Ни одна фея, никакой злой духъ или ангелъ не осмлились бы избрать своимъ мстомъ жительства или принять подъ свое покровительство мстность, принадлежавщую нкогда Ральфу Исполину.

Дйствительно, достаточно было одного имени грознаго Ральфа, чтобы придать страшный колоритъ и безъ того дикой мстности. Но какъ бы то ни было, воспоминаніе не такъ пугаетъ, какъ появленіе духа, и никогда рыбакъ, застигнутый непогодой на мор, причаливъ свою лодку къ бухт Ральфа, не видалъ на вершин скалы ни пляски и хохота домоваго, ни феи, прозжавшей по кустарнику въ своей фосфорической колесниц, влекомой свтящимися червяками, ни святаго, возносившагося къ лун посл молитвы.

Однако, если бы въ ночь, послдовавшую за страшной бурей, морское волненіе и разбушевавшійся втеръ загнали въ эту гостепріимную бухту какого-нибудь заблудившагося моряка, быть можетъ онъ былъ бы пораженъ суеврнымъ ужасомъ при вид трехъ человческихъ существъ, сидвшихъ въ эту ночь вокругъ большаго костра, пылавшаго посреди лужайки. Двое изъ нихъ одты были въ широкія панталоны и войлочныя шапки королевскихъ рудокоповъ. Руки ихъ были обнажены по плечо, на ногахъ порыжлые башмаки; за краснымъ кушакомъ заткнута была кривая сабля и длинные пистолеты. У обоихъ на ше вислъ рогъ. Одинъ былъ уже въ преклонныхъ лтахъ, другой еще молодъ. Густая борода старика и длинные волосы молодаго человка придавали еще боле дикости ихъ физіономіямъ, отъ природы грубымъ и суровымъ.

По шапк изъ медвжьяго мха, по кожаному засаленному плащу, мушкету, перекинутому на ремн за спину, по короткимъ и узкимъ штанамъ, голымъ голенямъ, лаптямъ и блестящему топору легко было узнать въ товарищ обоихъ рудокоповъ горца сверной Норвегіи.

Конечно, примтивъ издали эти три страшныя фигуры, освщаемыя красноватымъ перемнчивымъ пламенемъ костра, раздуваемаго морскимъ втромъ, легко можно было перепугаться, даже не вря въ привиднія и въ злыхъ духовъ; достаточно было врить въ разбойниковъ и быть чуточку богаче поэта.

Вс трое то и дло поглядывали на тропинку, терявшуюся въ лсу, примыкавшемъ къ лужайк, и сколько можно было понять изъ ихъ разговора, заглушаемаго воемъ втра, они по видимому ждали четвертаго собесдника.

— А скажи-ка, Кенниболъ, вдь мы не стали-бы въ эту пору такъ спокойно дожидаться гонца графа Гриффенфельда на сосдней лужайк домоваго Тульбитильбета, или пониже въ бухт святаго Гутберта?…

— Не говори такъ громко, Джонасъ, — замтилъ горецъ старому рудокопу: — да будетъ благословенно имя покровителя нашего Ральфа Исполина! Избави Боже, чтобы я когда нибудь еще разъ ступилъ ногой на лужайку Тульбитильбета! Однажды я забрелъ туда и думая, что срываю боярышникъ, сорвалъ мандрагору [16]. Я чуть съ ума не спятилъ, какъ потекла изъ нея кровь, какъ принялась она кричать.

Молодой рудокопъ покатился со смху.

— Ай да Кенниболъ! Можно дйствительно поврить, что крикъ Мандрагоры взбудоражилъ твою пустоголовую башку.

— Самъ ты пустоголовая башка! — сердито заворчалъ горецъ: — Смотри ка, Джонасъ, онъ смется надъ мандрагарой; смется какъ безумный, играющій съ головой мертвеца.

— Гм, — пробурчалъ Джонасъ: — пусть сходитъ въ Вальдергогскую пещеру, куда каждую ночь сбираются головы загубленныхъ исландскимъ демономъ Ганомъ, чтобы плясать вокругъ его постели изъ сухихъ листьевъ и усыплять его, скрежеща зубами.

— Вотъ именно, — подтвердилъ горецъ.

— Но, — возразилъ молодой рудокопъ: — разв господинъ Гаккетъ, котораго мы тутъ ждемъ, не общалъ намъ, что Ганъ Исландецъ станетъ во глав нашего мятежа?

— Общалъ, — отвтилъ Кенниболъ: — и съ помощью этого демона намъ удастся стереть съ лица земли эти зеленые плащи Дронтгейма и Копенгагена.

— Дай то Боже! — подхватилъ старый рудокопъ: — но меня то ужъ ничмъ не заставишь продежурить ночь съ нимъ…

Въ эту минуту трескъ валежника подъ шагами человка привлекъ вниманіе собесдниковъ. Они оглянулись и при свт костра узнали вновь прибывшаго.

— Это онъ! Это господинъ Гаккетъ!.. Добро пожаловать, господинъ Гаккетъ; вы однако не слишкомъ торопились. — Вотъ ужъ около часа мы ждали васъ…