Ган Исландец

Орденеръ не обращалъ ни малйшаго вниманія на слова своего спутника, но поддерживалъ съ нимъ разговоръ тми односложными, ничего не выражающими и разсянными фразами, которыя болтуны принимаютъ за отвты. Такимъ образомъ прибыли они къ деревушк Оельмё, на площади которой въ ту минуту замтно было необычайное оживленіе.

Поселяне, охотники, рыбаки, кузнецы оставили свои хижины и столпились вокругъ круглой насыпи, занимаемой какими-то личностями, одна изъ которыхъ трубила въ рогъ, размахивая надъ головой маленькимъ черно-блымъ флагомъ.

— Ну, сюда должно быть забрался какой-нибудь шарлатанъ, — замтилъ Спіагудри: — аmbubаіаrum соllеgіа, рhоrmа сороlае, какой нибудь плутъ, превращающій золото въ свинецъ и раны въ язвы. Посмотримъ, какое адское изобртеніе продаетъ онъ этой несчастной деревенщин? Добро бы еще эти обманщики терлись около королей, слдуя примру датчанина Борха и миланца Борри, этихъ алхимиковъ, вдоволь потшившихся надъ Фредерикомъ III [18], такъ нтъ, крестьянскій грошъ наравн съ княжескимъ милліономъ не даетъ имъ покоя.

Однако Спіагудри не угадалъ. Подойдя ближе къ насыпи, по черной одежд и круглой, остроконечной шляп узнали они синдика, окруженнаго нсколькими полицейскими. Человкъ, трубившій въ рогъ, былъ глашатай.

Бглый смотритель Спладгеста смутился и тихо пробормоталъ:

— Ну, господинъ Орденеръ, входя въ эту деревушку, я совсмъ не разсчитывалъ столкнуться здсь съ синдикомъ. Да хранитъ меня святой Госпицій! Что то онъ скажетъ?

Онъ не долго оставался въ неизвстности, такъ какъ тотчасъ-же послышался визгливый голосъ глашатая, которому благоговйно внимала небольшая толпа обитателей деревушки Оельмё:

«Именемъ его величества и по приказу его превосходительства генералъ-губернатора Левина Кнуда, главный синдикъ Дронтгеймскаго округа доводитъ до свднія всхъ жителей городовъ, деревень и селеній провинціи, что

„1) голова Гана, уроженца Клипстадура въ Исландіи, убійцы и поджигателя, оцнена въ десять тысячъ королевскихъ экю“.

Глухой шопотъ поднялся въ сред слушателей. Глашатай продолжалъ:

„2) голова Бенигнуса Спіагудри, колдуна и святотатца, бывшаго смотрителя Спладгеста въ Дронтгейм оцнена въ четыре королевскихъ экю“.

„3) этотъ приказъ долженъ быть обнародованъ во всемъ округ синдиками городовъ, деревень и селеній, которые обязаны оказать всяческое содйствіе къ удовлетворенію правосудія“.

Синдикъ взялъ указъ изъ рукъ глашатая и заунывнымъ торжественнымъ голосомъ провозгласилъ:

— Жизнь этихъ людей объявляется вн закона и принадлежитъ всякому, кто пожелаетъ ее отнять.

Читатель легко представитъ себ, каково было душевное настроеніе несчастнаго, злополучнаго Спіагудри во время чтенія указа. Нтъ сомннія, что признаки величайшаго ужаса, которое онъ не могъ подавить въ ту минуту, привлекли-бы на него вниманіе окружающихъ, если бы оно не было всецло поглощено содержаніемъ перваго параграфа указа.

— Оцнить голову Гана Исландца! — вскричалъ старый рыбакъ, притащившій съ собой мокрыя сти: — клянусь святымъ Усуфомъ, не мешало-бы за одно оцнить и голову Вельзевула.

— Да, но чтобы не обидть Гана, — замтилъ охотникъ, котораго можно было узнать по одежд изъ козлиной шкуры: — необходимо за рогатую голову Вельзевула назначить лишь полторы тысячи экю.

— Слава теб, пресвятая Богородица! — прошамкала, вертя веретено, старуха съ плшивой, трясущейся отъ дряхлости головой: — ужъ какъ-бы хотлось мн взглянуть на голову этого Гана. Говорятъ будто вмсто глазъ у него два раскаленныхъ угля.

— Правда, правда, — подхватила другая старуха: — отъ одного его взгляда загорлся кафедральный соборъ въ Дронтгейм. Мн хотлось-бы цликомъ видть это чудовище съ зминымъ хвостомъ, съ раздвоенными копытами и съ большими нетопырьими крыльями.

— Кто теб, бабушка, намололъ такихъ сказокъ, — перебилъ ее охотникъ хвастливо: — Я самъ видалъ этого Гана Исландца въ Медсихатскихъ ущельяхъ; такой-же человкъ какъ мы, только ростомъ будетъ въ сорокалтній тополь.

— Неужели? — спросилъ кто-то изъ толпы страннымъ тономъ.

Голосъ этотъ, заставившій вздрогнуть Спіагудри, принадлежалъ малорослому субъекту, лицо котораго было скрыто широкими полями шляпы рудокопа, а на плечи накинута рогожа, сплетенная изъ тростника и тюлевой шерсти.

— Клянусь честью, — грубо захохоталъ кузнецъ, державшій на ремн свой огромный молотъ: — пусть оцниваютъ его голову въ тысячу или въ десять тысячъ королевскихъ экю, пусть ростомъ онъ будетъ въ четыре или въ сорокъ саженъ, меня ничмъ не заставишь розыскивать его.

— Да и меня также, — сказалъ рыбакъ.

— И меня, и меня, — послышалось со всхъ сторонъ.