Гангрена Союза

Вова молча подтвердил сказанное солидным кивком головы и пошел доставать из багажника коляску. Старшина с напряжением приподнял голову и загородился ладонью от света. Он помотал головой и налил себе воды из графина.

— Почему — вашего, — уличил их старшина. — Меня не обманешь, это ребенок Тенгиза.

— Нашего, грузинского, — пояснил Гиви, поправляя усы кверху. — Она не разрешает ему говорить по-грузински.

— А он уже говорит? А ну, скажи что-нибудь, — хитро обратился он к Бондо.

На лице у Бондо промелькнула улыбка. Ему снилось что-то значительное.

— Вдруг она захочет поселить его в России? Что из него вырастет? — Обвинил Гиви.

Он рассказал старшине суть конфликт, а Вова одобрительно молчал. Старшина терпеливо выслушал, усадил Катю, но сказал, что говорить будет только с Тенгизом, и выставил их на улицу. Вова и Гиви были не последние персоны в городе, но Валико в данный момент олицетворял власть. Всё это немного успокоило Катьку. Она уж побаивалась, что ей припишут нападение на свекровь.

Старшина потребовал изложить свою версию событий, пока ищут Тенгиза.

— Нет у меня своей версии, Гиви всё правильно рассказал.

— Гиви ерунду порол. Устала — посиди. Торопиться не надо. Язык у тебя не устал?

Катя, чуть покачивая Бондо, сбивчиво пересказала историю.

— Что ты пустомелешь? Мама, папа, я причем? — Силился вникнуть старшина. — Все глупые, никто ничего не соображает. А потом Валико виноват!

— Ребенок еще не говорит, лепечет, а муж и свекровь не подпускают, кормить не дают.

— Что?! — Наконец осознал положение дежурный. — На мужа пришла жаловаться! Я Тенгиза знаю вот с таких пор, — он опустил руку на метр от пола. — И мать его, Тину, знаю. Мухи не обидит.

Катька вспомнила, как свекровь обходится с мухами и невольно хмыкнула.

— Над чем смеешься!? Ты попала в нашу лучшую семью. Тина — директор школы, Тенгиз — выдающийся инженер. Отец у него был красный командир, чекист, а дед, отец Тины — вообще князь! Недавно похоронили. Второй дед, батоно Пагава, совершал здесь революцию. Он был меньшевик. В то время у нас других партий не было. Когда он руководил городом, здесь даже мыши без мандата не бегали. А тебя с панели взяли. Вон он, твой брат, — он толкнул пьяного ногой. — Здесь русский дух, здесь Русью пахнет. Пушкина учила в школе? А сейчас не время русский язык сюда тащить. Ты что, новости совсем не слушаешь?

— Какие еще новости? — опять не вникла Катя. — Живем, как на войне. Я на Тенгиза не жалуюсь. Он тут не при деле, это на него дружки давят. Косо смотрят, что он жену из Москвы привез.

— Даже так! Ты на всю Грузию пришла жаловаться? За тридцать лет не было такого. Тенгиз с ума сойдет от горя. Косо смотрят! В такое время! — Он воздел руки к небу, перешагнул через пьяницу, который мирно похрапывал на полу и подтолкнул Катю в закуток, на скамью, покрытую тряпьем. — Надо тебя побить, — он сжал кулак, и Катя поняла, что он левша. — Мужа не хочу обирать. Пусть сам побьет.

Закрыв Катю в камере, он включил радио. Передавали выпуск новостей.

28. Грузия бурлит

Катя раздела Бондо, чтобы не вспотел, и не сильно прислушивалась к новостям. Подстелив на арестантскую скамью кофту, она покачала малыша на руках и уложила спать. Старшина увеличил громкость, видимо, для нее, и она уловила суть событий. Говорили эмоционально и даже истерично. Что-то происходило в Сухуми, взбунтовалось всё абхазское население, хотят выйти из состава Грузии. А в Тбилиси, на площади, перед домом Правительства, образовался многолюдный сход. Ораторы проклинали абхазов и требовали сохранения территориальной целостности Грузии. «Абхазия — это наша земля, вооружайтесь, чем можете. Мы обеспечим транспорт, завтра наши мужчины будут в Сухуми!» Ей послышалось, что промелькнула фамилия известного грузинского писателя Гамсахурдия. Но тут Катя догадалась, что в митинге участвует Звиад, сын писателя и его друг, Мераб Костава.

Катя всегда относилась с уважением к Гамсахурдиа и Костава. Они открыто протестовали, и пережили репрессии еще тогда, когда нынешние поборники за свободу помалкивали или даже подпевали власти. Но внезапно в репортаже от дома Правительства она услышала новые нотки. Проклинали русский империализм и требовали выхода Грузии из СССР. Ерунда какая-то, не могла понять Катя. Абхазы хотят выйти из Грузии, а грузины — из СССР, но — не желают отпускать Абхазию. Самоопределение Грузии провозглашали святой идеей, а независимость Абхазии проклинали. Как обычно, каждый понимал только себя.

Во всех бедах обвиняли русских. Осуждали тех своих, кто забывает родную речь ради языка оккупантов. Некоторые ораторы призывали изгнать тайных недоброжелателей прочь. Пусть едут в свою страну (в мыслях они жили уже в отдельной стране). Вспоминали, что они кормят всю неблагодарную Россию. Не забыли мандарины, лучшее на свете вино, благотворное культурное влияние на дикарей, солнечные пляжи и знамя Победы над Берлином, которое водрузил их Кантария. Неприязнь, до этого спрятанная под вежливостью, выглянула наружу.