Ганнибал

Ганнибал не оставался в долгу. Как можно было видеть, уже покидая Италию, он стал распространять версию, что ему не дали победить мелочная скаредность и противодействие карфагенского совета. Эту тему он варьировал при каждом удобном случае. Вот один из характерных и, по-видимому, многочисленных эпизодов. Карфагенское правительство собирало деньги на первый взнос в счет контрибуции. Для населения, истощенного войной, этот налог был в высшей степени тяжелым, да и направлялся он на удовлетворение не государственных интересов, а безмерных аппетитов победителя. В совете господствовало подавленное настроение, но именно Ганнибала в этот момент видели смеющимся. Гасдрубал Гед позволил себе бросить упрек полководцу: ведь он сам виновник слез, проливаемых в городе. На это Ганнибал, по свидетельству Ливия [30, 44], отвечал: «Если бы у кого-нибудь душу так же можно было видеть, как видно выражение лица, то вы легко бы поняли, что этот смех, который ты бранишь, исходит не от веселого, а от почти обезумевшего от несчастий сердца. Он, однако, не до такой степени неуместен, как эти ваши нелепые и отвратительные слезы… Когда с Карфагена стаскивали победоносные доспехи, когда вы видели, что его оставляют безоружным и голым среди стольких вооруженных африканских племен, никто не рыдал; теперь, потому что нужно собирать дань из частных средств, вы проливаете слезы, как будто на похоронах государства».

Подобными речами Ганнибал находил внимательную и сочувствующую аудиторию. Видимо, именно поддержка народных масс привела Ганнибала в 196 г. на высшую должность в государстве: он стал суффетом [Корн. Неп., Ганниб., 7, 4; Ливий 33, 46].

Те речи Ганнибала, которые с большей или меньшей точностью воспроизводит Тит Ливий, показывают, что он стремился к реваншу. Да, собственно, и речей никаких не было нужно. Клятву, данную много лет назад девятилетним мальчиком, хорошо помнили и его друзья, и его враги. Имя Ганнибала само по себе было символом политики войны против Рима, который, конечно, не мог не увидеть в его избрании серьезную для себя угрозу.

Были ли у Ганнибала реальные шансы на успех в новой борьбе с Римом? В 200 г. Рим объявил новую войну Македонии; это в конечной перспективе могло привести к возникновению антиримской коалиции, и прежде всего союза между Филиппом V и Антиохом III, владыкой могущественного Селевкидского царства в Передней Азии. Но Антиох III опасался не только римлян, но и чрезмерного усиления Македонии и потому не вмешался в римско-македонскую войну. В 196 г. Филипп V был вынужден пойти на очень тяжелый для него мир. Только после этого, когда претензии Рима на господство во всем Средиземноморье стало очевидны, Антиох III ввел войска в Малую Азию, создавая тем самым угрозу римлянам, а затем переправился в Европу. В этих условиях, если бы удалось объединить силы Филиппа и Антиоха для совместного удара по Риму с востока, а Карфаген ударил с запада, можно было надеяться на победу. Этим, конечно, объясняются повышенная дипломатическая активность Ганнибала в первые годы после II Пунической войны и его тайная переписка с Антиохом Ill [Ливий, 33, 45].

Главное, что предстояло Ганнибалу, если он желал всерьез готовиться к новой войне, — сломить сопротивление все той же антибаркидской «партии мира». Ливий [33, 46] пишет, что в этот период господствовало в Карфагене «сословие судей». На протяжении длительного времени одни и те же лица непрерывно исполняли судейскую должность. Имущество, доброе имя, сама жизнь людей находились в их власти, каждый, затронувший хотя бы одного из них, неизбежно сталкивался со всеми «судьями». Мы не имеем достаточного материала для суждения о том, что, собственно, Ливий имеет в виду, говоря о «сословии судей». По-видимому, речь идет о созданном в V в. совете 104-х, смысл существования которого сводился к тому, чтобы противодействовать узурпации власти военными лидерами. Такие попытки карфагенские полководцы делали неоднократно в V и IV вв., но, как правило, они кончались гибелью мятежников. Ситуация повторилась во II в., но теперь Ганнибал переиграл своих противников.