Ганнибал-Победитель

   — А также Гомера и трагиков, Афин и Александрии, не говоря уже о Карфагене. Если всё это возникло благодаря вере в богов, к чему жаловаться на устройство мира?

   — Я не жалуюсь. И не сваливаю ни на кого свою тоску. Я избавляюсь от неё в деятельности, когда мне представляется такая возможность. Не исключено, что ты прав. Мир всегда остаётся самим собой. Безбожникам тоже не мешало бы овладеть тем, что воспевает Софокл. Им тоже надо было бы управлять природой. Или, как поёт хор в строфе и антистрофе:

Он зимою через море
Правит путь под бурным ветром
И плывёт, переправляясь,
По ревущим вкруг волнам.
Землю, древнюю богиню,
Что в веках неутомима,
Год за годом мучит он
И с конём своим на поле
Всюду борозды ведёт.

Муж, на выдумки богатый,

Из верёвок вьёт он сети
И, сплетя, добычу ловит:
Птиц он ловит неразумных,
Рыб морских во влажной бездне,
И стада в лесу дремучем,
И зверей в дубравах тёмных,
И коней с косматой гривой
Укрощает он, и гордых
Он быков неутомимых
Под своё ведёт ярмо.

Мысли его, они ветра быстрее,

Речи своей научился он сам,
Грады он строит и стрел избегает,
Острых морозов и шумных дождей;
Всё он умеет; от всякой напасти
Верное средство себе он нашёл.
Знает лекарства он против болезней,
Но лишь почует он близость Аида,
Как понапрасну на помощь зовёт[124].

   — Конечно, человек замечателен! — воскликнул Исаак после паузы. — Он даже придумывает множество богов и законов, которые должны быть столь же непреложны, как законы природы. Грек выводит из космоса номос, то есть закон. Но безбожник отрицает этот закон. Я вывожу из атеистического космоса лишь собственную свободу.

   — Я слушал тебя, Исаак, с интересом и в то же время с опаской. Но, услышав мысль, которая переворачивает мои представления, я всегда задаю один вопрос: что дальше? Изменится ли знакомый мне мир от этого нового тезиса? От твоей речи я тоже не замечаю никаких перемен. Даже сам ты не изменился от неё. После всего сказанного ты остался таким же дружески настроенным, каким был прежде. Твоё безбожие никак не отражается и на моём дружелюбии к тебе.

   — Я сказал далеко не всё, Йадамилк. Очень важно ощущение свободы. Можно ещё добавить, что при сложившихся обстоятельствах атеистический космос способствует, скажем, не трагедиям, а скорее пародиям на явления и человеческие поступки.

   — Есть нечто важнее пародии, а именно — предмет пародии.

   — К этому я, собственно, и вёл. Но отсюда берёт начало тоска. Как отыскать бесхитростное и подлинное, если всё обращено в пародию?

   — Из твоих речей явствует, что безбожник занимается разложением жизненных фактов. Впрочем, не зря говорится: дабы создать что-либо новое, нужно сначала разобрать по косточкам уже существующее. Нет, дорогой Исаак, твои муки мне неведомы.

   — Вот и хорошо. Ты бы меня очень расстроил, если бы подпал под моё влияние. Я вовсе не хотел заражать тебя.

   — По-моему, ты улыбаешься, а? Ты всё равно продолжаешь оценивать и взвешивать. Ты неотступно отсеиваешь добро от зла.

На самом деле наша беседа с Исааком оказала на меня очень сильное влияние. Сначала я не мог разобраться, что произошло. Но я потерял покой, пребывал в волнении. Больше всего меня беспокоил Ганнибал. Я увидел Ганнибала-Победителя в новом свете. Всё, что ставится ему в заслугу, можно повернуть и против него. Ганнибал подвергается серьёзным опасностям именно в силу того, что он Победитель. Его победа над Сагунтом расценивается в Риме как преступление. Кто защитит Ганнибала от самого себя? «Я!» — в смятении думаю я. Мне нужно как можно скорее поговорить с ним. Он представляет в одном лице закон и беззаконие. Он одновременно преступник и праведник. Понимает ли это он сам? Вряд ли. Ему кажется, что через победу Победитель вводит новую законность, которая обращает деяния преступные и наказуемые в правые и достойные награды. Ганнибалу нужно найти достойные основания для своих поступков. Я должен помочь ему в этом. Только великий эпос спасёт его от расщеплённости сознания.

II