Ганс и Грета

Этою ночью кончилось бабье лто. Въ два часа начался дождь и продолжался нсколько дней съ короткими перерывами. Гансу, боле многихъ, пришлось пожалть, что лто прошло безвозвратно. Работникъ чувствуетъ себя совершенно инымъ человкомъ, и работа въ лсу идетъ гораздо скоре, когда солнце утромъ восходитъ надъ гигантскими соснами, а вечеромъ скрывается за ними; когда между поросшими мохомъ стволами сосенъ виднется смющаяся долина, а вверху синетъ ясное небо; когда звукъ топора далеко раздается по тихому лсу и посл каждаго удара грудь глубоко вдыхаетъ теплый, бальзамическій воздухъ. Но когда исчезнетъ голубое небо, а срыя тучи станутъ спускаться все ниже и ниже, пока наконецъ не повиснутъ на втвяхъ сосенъ и не польетъ почти безпрерывный дождь, такъ что вс дороги превра¬тятся въ ручьи; когда втеръ начнетъ свистать и завывать между мокрыми вершинами сосенъ, – тогда легкая работа кажется все тяжеле и тяжеле, работникъ начинаетъ проклинать ее, и ему невольно приходитъ на умъ: какой онъ бднякъ и горемыка!

Ганса было не легко довести до этого сознанія, но не легки были и послдніе дни работы для бднаго парня! Страшный сонъ, виднный имъ въ ночь, проведенную у пруда, былъ дурнымъ предзнаменованіемъ, которое не замедлило исполниться. Сначала Гансъ недоумвалъ, почему люди на него такъ странно смотрятъ и ведутъ такія странныя рчи, когда имъ приходится заговорить съ нимъ – чего они видимо избгаютъ. – Но теперь хозяинъ пересказалъ ему вс деревенскіе толки на его счетъ и прибавилъ, что никто не сомнвается въ «участіи Ганса въ этомъ дл». Гансъ вышелъ изъ себя, услыхавъ, въ чемъ его подозрваютъ, и очень изумился, когда г. Гейнцъ сказалъ ему съ своей неизмнной улыбкой: «Мн до этого дла нтъ, Гансъ, я и знать ничего не хочу; но твоя жилица – ни я, ни она въ этомъ не видимъ ничего дурнаго – сказала мн, что ты куда-то уходишь по вечерамъ и она никогда не знаетъ, когда ты воротишься. Третьяго дня ты, по ея словамъ, пришелъ домой далеко за полночь. Не хорошо, Гансъ, что про тебя ходатъ такіе слухи; я далъ твоей жилиц талеръ, а зачмъ, она сама догадается. Но послушай, Гансъ! повадился кувшинъ по воду ходить, тамъ ему и голову сломить; а мн было бы очень жаль тебя. Я не такой черствый человкъ, какимъ меня выставляютъ, Гансъ! и кто любить Гейнца, того и Гейнцъ любить.»

Гансъ клялся и божился, что ему и въ мысль не приходило мшаться въ ремесло г. лсничаго Бостельмана и что грхъ обвинять въ подобныхъ вещахъ бднаго парня. Но такъ какъ Гансъ имлъ свои причины не разглашать о своихъ ночныхъ прогулкахъ, то, когда г. Гейнцъ снова навелъ разговоръ на эту тему, онъ не отвтилъ прямо «да,» или «нтъ», а началъ разсуждать о злоб и испорченности людской. Это, конечно, нисколько не убдило хитраго булочника въ невинности Ганса. Въ душ г. Гейнцъ держался мннія, что можно длать не только все, что прямо не запрещено закономъ, но даже и многое, что воспрещается имъ, лишь бы вести осторожно дло и не попадаться. Въ этомъ убжденіи булочникъ, вроятно, сходился съ большінствомъ своихъ сосдей и, конечно, при другихъ обстоятельствахъ, на слухи о браконьерств никто не обратилъ бы вниманія; но такъ какъ дло шло о Ганс, отъ котораго очень желали избавиться такіе почтенные члены общества, какъ староста Эйсбейнъ, агрономъ Яковъ Кернеръ, Юргенъ Дитрихъ, Яковъ Липке и другіе, то каждый считалъ себя въ прав, даже обязаннымъ, дурно отозваться о Ганс. Скоро, благодаря этому участію къ его судьб, Гансъ сдлался какимъ-то отребьемъ рода человческаго. Долговязый Шлагтодтъ – сорви-голова, прозвище, данное ему еще въ школ, опять вошло въ употребленіе, и украсилось другими прилагательными. Нельзя поручиться, чтобы крестьяне, при первомъ удобномъ случа, не дали Гансу почувствовать свое нерасположеніе и боле ощутительнымъ образомъ, если бы про Ганса не шла слава, что онъ можетъ справиться заразъ съ тремя (другіе говорили съ шестью) противниками, и если бъ булочникъ Гейнцъ, съ которымъ, по совершенно другой причин, тоже никто не хотлъ имть дла, не принялъ его къ себ въ работники.

Ну, да это еще ничего! Но не видать все это время Греты и ничего не слыхать про нее, это было Гансу тяжеле всего.

Съ той ночи, лампа ни разу еще не свтилась въ кухн Греты на условленномъ мст. Гансъ не зналъ, какъ много причинъ имла Грета остерегаться подозрительнаго отца и недоброжелательныхъ сосдей; а когда это и приходило ему на умъ, то онъ говорилъ: Смлымъ владетъ Богъ; впрочемъ мн тоже надо остерегаться, я рискую еще больше, чмъ Грета; ну, да не согнуть имъ меня въ баранiй рогъ!