Гапландия

— Нам не нужно, чтобы ты, как козлик по камням, прыгал по нужде. Хм, двусмысленно сказал.

Ага, потешно получилось — «по нужде», а насчет группы лиц, за следаком стоящих, косвенно подтверждается.

— Нам предпочтительнее, что бы ты действовал добровольно. За страх и за совесть. При полном доверии общества и одобрении органов. Органов опеки, которые я представляю, — с пафосом закончил Кассин и встал, собираясь уходить.

На прощание следак пробормотал, что сова Минервы она же ж в сумерках охотится, ты, Алек, повыясняй, покопай, звони сразу, как только.

Тогда я не обратил внимания на предоставленную мне свободу действий и только по прошествии времени понял для чего ИМ нужно расследование, ведущееся именно частным лицом.

* * *

Купоросного цвета кипарисовой формы здание «Шпиль» только снаружи виделось неприступным. Но когда я с деловарским видом вошел через автоматические двери внутрь, не увидел ни камер, ни турникетов, ни малейшего охранника, только красная ковровая дорожка к лифтам, чешуйчатый баобаб в горшке и во всю стену эмблема Госпрома — вымершая птица пятикрылый лебедь, символ красоты и верности.

Идею посетить «Шпиль» подселил мне в мозг следователь, я это прекрасно сознавал. Но, тем не менее, отказываться от намерений найти и взять за грудки Ермеса не хотелось. Задать свои вопросы другу детства — а его причастность к смерти Вжика несомненна — нужно не столько для обеления своей биографии, сколько для установления правды по делу, куда замешан не только я, но и Анна Смит. И потом, такого рода расследование — это то, чем занялись бы обязательно все Корифеи, телезвезды и герои сериалов. Расследование — это то, что может вывести мелкого блогера Шэлтера в кого-то стоящего, в того, кем гордились бы дети, в того, кто не будет трястись сиплой дрожью перед консьержем или капралом. Итог расследования, опубликованный в Сети, каким бы не был этот итог, избавит меня от нудной необходимости работать, высасывая из пальца псевдоисторические теории и окололингвистические бредни, и я смогу, я надеюсь с недавних пор, все-таки стать художником. Короче говоря, оделся в лучший костюм, порепетировал перед зеркалом чмошного клерка, выполняющего важное поручение (Дава называет это «деловарская рожа»), приехал сюда.

Где на просторах необъятного Госпрома искать зампреда Олимбаева было непонятно. Я рассчитывал, что охрана меня не пустит, тогда закачу скандал и потребую Ермеса ко входу. Но раз тут такая безалаберность (или наоборот незаметно хитроумная защита), пойду по коридорам. Сколько здесь? Этажей сто двадцать? За полгода управлюсь.

В лифте от фонаря нажал седьмой этаж. Цифра семь считалась счастливой у предков. Хрен его знает почему. У них еще цифра тринадцать была несчастливой — по той же причине. На седьмом этаже коридор разбегался в три стороны. Наугад решил пойти по левому рукаву.

Коридор, да. Точно — плосковремие. И это Госпром, передовая контора государства! Я думал, тут невероятно продвинутые люди вкупе с новейшей цифровой техникой оперативно и четко решают сложнейшие задачи, но каково же было разочарование мое, когда я шел по обрюзгшему офису, встречая снулых пожилых сотрудников с бумажками, бумажками, бумажками в руках, и даже от кабинетных дверей по обе стороны коридора веяло безнадегой. Через метров триста был небольшой холл. Возле кулера стояли три скучнейшие, отвратительно одетые тетушки, которые громко обсуждали вкус печенья. Я пристроился рядом, попивая холодную воду из пластикового стаканчика, и пытался встретится взглядом с одной из женщин, показавшейся мне более-менее коммуникабельной. Госпромовские тетки не спешили на рабочие места, с кондитерского диспута они перешли к сериальным спорам, потом к роликам Корифеев. Слушаю их. Замшелый позитив. Ошеломительный примитив. И вот они — они! — формируют настроения общества? Немудрено, что у нас в каждой мысли отсылки к прошлому. Да я и сам — предки, да предки, а что если покойный Пашка прав? Если ничего особенного предки не создали, и были в массе своей — как он сказал? — дураки и консервы, тогда, прошу прощения, дерьмово дело. А вы говорите, англосаксы! Кто говорит? Я говорю.

— Извините пожалуйста, — сказал я, когда зацепился взглядом за женщину. — А где приемная Ермеса Тамерлановича? Забыл.

— На пятидесятом этаже, — ответили мне.

— В левом крыле, — добавили.

— Две тысячи двадцатый кабинет, — завершили тетки Госпрома, надежда наша и опора, любимая власть, непоколебимая в веках.

В левом крыле царила та же прострация, сдобренная густым запахом свежего кофе. На пятидесятом этаже попадались симпатичные девушки. Особенно сразила одна — бритая наголо ледянка с немыслимо красивыми глазами сочного хвойного цвета. Я наткнулся ей на спину, когда шел по коридору, листая сообщения в телефоне. Она гимнастски обернулась. Попросил прощения, получив в ответ лысый кивок в знак того, что извинения приняты. Потом я шел вслед за этой девушкой, любуясь ее фигурой, которую несколько портила то ли спортивная, то ли армейская мускулистость.