Garaf

   Седой тем временем как раз на орков пару раз и показал, а потом, когда толстяк что-то стал возражать - отмахнул рукой - как мечом рубанул. И толстяк тоже махнул рукой, но с досадливо-согласным видом, а потом отдал короткую команду - и волчьи всадники порысили дальше по дороге. Следом пошли полдюжины местных мужчин. Остальные окружили рабов, и колонна снова двинулась. Седой прикрикнул и на детей, и на работников в поле, а сам пошёл рядом со спешившимися конвоирами-людьми.

   Кряжистый молодой бородач из местных, занявший место рядом с Пашкой, хмуро посматривал на мальчишку, качал копьём, потом крикнул в голову:

   - Hay, wir strappa sveyni? Im dennat tarkan, im'sta yothejd... Tennka yeam torra mitr, tok hyllda! (1.)

  

   ____________________________________________________________________________________________________________________

   1. Эй, кудагонитемальчишку? Он не нуменорец, он йотеод... Сменяйте его мне, заплачу золотом! (талиска.)

  

   Пашка быстро закрутил головой, встретил взгляд Туннаса - отчаянный и в то же время как бы говоривший: "Повезло..." - но седой отмахнулся, и бородач, ещё что-то проворчав, сожалеющее посмотрел на Пашку и больше не говорил ничего. Пашка так и не понял, чего тот хотел...

   ...Деревня оказалась за невысоким, но добротным частоколом - с помостом для воинов, с мощными - впрочем, открытыми настежь - воротами. Странным Пашке показалось только одно - каменные воротные столбы, покрытые резьбой в виде вьющихся бесконечно цветов и стеблей. Столбы эти совершенно не вязались с общим видом деревни, где было грязно (впрочем - может, это после зимы?), а дома, сложенные из каменных плиток, законопаченных в широких щелях желтоватым мхом, бурели плоскими соломенными крышами.

   Таким же было помещение, в которое привели рабов. Впрочем, нет - хуже, потому что тут никто не удосужился законопатить щели мхом и пахло очень знакомо Пашке - свиньями. Под КПЗ решили приспособить то ли брошенный, то ли временно пустующий хлев (запах из таких мест почти никогда не выветривается).

   Но это была крыша над головой. Плюс к этому рабов расковали. Хотя, как и опасался Пашка, туалета тут не предусмотрели. Впрочем, подумал он об этом, уже сделав свои дела у дальней стены. И вздохнул. Что тут скажешь... Всё не в штаны, уже маленькая победа.

   Трое местных натаскали внутрь соломы. Прошлогодней, но много, чуть ли не стог. А через пять минут после этого, не больше, появилась женщина, которая принесла вместе с двумя мальчишками несколько большущих плоских лепёшек и два здоровенных круга сыра. Что-то приговаривая, она ловко разделила еду на всех. Пашка опять взбеленился на свою глухонемоту - многие её чём-то спрашивали и её, и мальчишек, и все трое охотно отвечали. Напоследок те же пацаны приволокли бадью с водой - и двери заперли. По поведению своих спутников Пашка понял - всё, больше сегодня никуда не погонят.

   Хлеб оказался свежий, но непривычный, тяжёлый какой-то (тот чёрствый кусок, съеденный утром, Пашка по вкусу не мог вспомнить, чтобы сравнить). То ли непропечённый, то ли тут такой всегда едят (вернее было второе, остальные ели и никакого недовольства не выказывали). А вот сыр был очень хорош, похож на брынзу, которую Пашка обожал. Жаль, что кусок был всего-то в треть ладони. Да ещё Пашкиной, не мужской.

   Он свалился на солому, как подкошенный, дожевал то, что ему досталось, лёжа, даже запивать не стал. И понял, что его знобит. Оставалось надеяться, что это просто тряска после холода - и это пройдёт. Пашка постарался себе подгрести побольше соломы и по возможности зарыться в неё. Аппетит-то никуда не пропал, успокаивал он себя, а у меня при температуре первым делом отрубает желание есть. Обойдётся. Должно обойтись...

   Ох, как навалилась на мальчишку - от головы до кончиков пальцев ног! - давящая усталость! Растёртые в кровь запястья, запухшие рубцы на спине, пораненные, сбитые и начавшие отогреваться ноги - всё заныло, но это нытьё только усиливало желание спать и спать.

   Пашка закрыл глаза и сразу поплыл в сон - без сновидений, глухой, чёрный и беззвучный...

* * *

   Проснулся Пашка от собственного плача - тихого и безутешного.

   Глубокий сон усталости - сон без сновидений - в какой-то момент сменился кошмаром. Пашке снилось, что он бежал, но его поймали и сажают на кол. Даже крикнуть не получалось, и мальчишку разбудил свой плач.

   Но всё-таки действительность - душноватая и в то же время довольно холодная - оказалась в тысячу раз лучше сна. Озноба у мальчишки больше не было; он перевёл дыхание и провёл рукой по мокрому от слёз лицу, облегчённо привыкая к мысли, что ужас ему только снился. Нет ничего хуже рабства, подумал он и поёжился. Оказывается, есть вещи, по сравнению с которыми рабство может быть хуже только на словах...