Гарантия безопасности

И тут же ощутил невольную иронию собственных слов. «Виндикейторы» не должны выиграть, они должны быть уничтожены, иначе Бог знает что произойдет. Но все воспитанные годами инстинкты были на стороне «виндикейторов». Ведь они были свои. Боугэну стало не по себе, до того его раздирали противоречия логики и чувства.

— Генерал, прежде чем станет лучше, будет намного хуже, — сказал кто-то.

Обернувшись, он понял, что это сказал Рэскоб, стоящий, широко расставив ноги, грызя потухшую сигару, вперив взгляд в экран. Даже в приглушенном свете видно было, как побледнело его лицо.

— Вы правы, сэр, будет много хуже, — согласился Боугэн.

— Выдержат ли все наши люди? — спросил Рэскоб. — Не только те, кто здесь, но и те, кто в небе? В конце концов, там ведь тоже гибнут наши, трудно безучастно наблюдать за этим. Есть опасность, что кто-то не выдержит, и?..

— Мало вероятно, конгрессмен Рэскоб, — ответил генерал. — Все специально отобраны, проверены, обучены и вымуштрованы до того, что уже не поймут, где — учение, а где — всерьез.

— Надеюсь, вы правы, генерал, — сказал Рэскоб. — Не знаю, какие меры предпринимает президент, но не дай Бог ему ошибиться в них. Советский премьер не будет долго сидеть сложа руки и смотреть, как наши самолеты идут на Москву. Все зависит от того, сумеет ли президент убедить его, что произошел несчастный случай. Если нет, то разразится всеобщая война на полную катушку, трах-бах, дым и пепел. Верно, генерал?

— Да, сэр, верно, — согласился Боугэн.

И внезапно почувствовал симпатию к Рэскобу. Твердый человек, быстро соображает и реально смотрит на вещи. Генерал впервые по-настоящему понял, что теперь все действительно зависит от президента. Если только не поможет какое-нибудь чудо, один или два самолета прорвутся к Москве. И если советские не поверят, что нападение произошло случайно, по ошибке, они не смогут не нанести ответный удар.

— Вы имеете хоть малейшее представление, как это могло произойти, генерал? — спросил Рэскоб.

У Боугэна голова пошла кругом, его охватило чувство потерянности.

— Ни малейшего, сэр. Нам говорили, что система абсолютно надежна и безопасна. Да, конечно, отдельные ее компоненты могут время от времени выходить из строя, но вся система в целом контролирует самое себя. Так нам объясняли.

— Объясняли! — вмешался в разговор Кнэп, и в голосе его звучало изумление. — А кто объяснял-то? Вечно приказывает и объясняет таинственный некто! Но ведь мы — те, кто изобретает и изготовляет технику, кто имеет представление, для чего она предназначена, — мы-то никогда никому не говорили, что она непогрешима. Но где-то в Вашингтоне таинственному некто понадобилось доказать, что она безупречна и не способна ошибаться. Нет, генерал, непогрешимых и безупречных систем не существует вообще, вот этого и надо было вам объяснить.

— Вот что, дружок, в Вашингтоне вы не получите ни ассигнований, ни увеличения штатов, ни рабочей силы, если не будете утверждать, что предлагаемая вами вещь является верхом совершенства, — грубо отрезал Рэскоб. — Там приходится выступать перед комиссией по ассигнованиям и убеждать в безупречности вашей системы сначала самого себя, а потом и комиссию. И ни один сукин сын в этой комиссии даже не пикнет «нет». Потому что мы никакие не вундеркинды и в электронике ни бум-бум. Вот и трясем мошной. А что нам еще остается?

— Ничего, — согласился Кнэп. — Кроме одного: слушать тех, кого надо. Был ведь один парень, работал много лет в «Рэнд корпорейшн» и сотрудничал с ВВС по части уменьшения вероятности случайного начала войны. Он нащупывал в системе прореху за прорехой, пока газеты с пеной у рта превозносили ее безупречность. Кендрью, в Англии, уже много лет четко и ясно предупреждает об опасности случайной войны. И десятки других. Большинство из нас, лучшие умы среди нас, «штатских», — Кнэп сказал это без малейшего призвука чванства, — всегда знали, что безупречной, гарантированной системы быть не может. Ошибка в том, что никто не объяснил этого ни общественности, ни конгрессу.

— Так что же мы должны были делать? — неожиданно спросил полковник Касцио, и в голосе его звучали гнев и недоумение. — Сиднем сидеть на заднице, пока противник вооружается до зубов, пока не вооружится до того, что потребует от нас капитуляции, которую мы вынуждены будем принять?

— Нет, сынок, мы должны были делать то, что делали, — устало ответил Рэскоб. — В политике если сидишь сиднем — тебе конец. В военном деле, надо полагать, тоже. Но, может, нам следовало понять, что на определенном этапе вся эта чертовщина просто становится бессмысленной.

Генерал Боугэн ощутил, что Кнэп переживает мучительную агонию. Его согбенные плечи, измученное тело, горящие глаза и изможденное лицо казались скульптурным воплощением образа тревоги. И генерал Боугэн мог догадаться почему: большая часть установленного здесь оборудования разработана и изготовлена Кнэпом, сознававшим, что оно далеко не так совершенно, как принято думать, и жившим с тяжким грузом этого сознания на совести. Сейчас же он спрашивал себя, почему публично не высказал этого.