Гарантия безопасности

В трубке раздался голос советского премьера. И Бак сразу насторожился. Он слышал премьера четко и ясно, хорошо разбирая слова. Говорил тот же человек, но в голосе его звучали совсем иные интонации, странным образом поднимаясь вверх в конце каждой фразы.

Буквально переводя слова премьера, Бак усиленно копался в памяти, пытаясь понять, что именно — неуловимое, едва ощутимое, но беспредельно важное — напоминает ему интонация этих слов.

— У нас осталось всего лишь несколько часов, господин президент, — сказал премьер. — Как мы их используем? Вы совершили акт агрессии против нашей страны. Без какого-либо повода или провокации. Вы уверяете, что произошел несчастный случай. Но пока что мы остаемся беззащитными перед этой агрессией.

— Ну, не совсем беззащитными, господин премьер, — ответил президент. — У вас — сотни истребителей, бесчисленные МБР, ракеты ПВО. Ведь совсем недавно, выступая в Варшаве, вы похвалились неуязвимостью вашей обороны.

Советский премьер что-то проворчал в ответ. А затем — что было совсем неожиданно и не похоже на него — глубоко вздохнул.

И внезапно Бак вспомнил. Вспомнил запись речи русского крестьянина, которую изучал в Монтерее и в которой беспредельное и безнадежное отчаяние выражалось точно в такой же последовательности: всплеск раздражительности, ворчанье, а затем — вздох, окрашивавший самые заурядные слова глубочайшей печалью, такой, что словами и не выразить. Дело даже не в интонации, дело в оттенке, звуке, в котором вырывается боль, что теснится в груди.

Пододвинув лежащий перед ним на столе блокнот, Бак быстро крупными буквами написал: «Премьер охвачен глубокой скорбью».

Президент читал записку вверх ногами по мере того, как Бак ее писал. Прочитав до конца, обвел ее жирным кругом, показывая, что понял.

Молчание в трубке становилось невыносимым. Потрескивание эфирных разрядов, еле слышное раньше, теперь, казалось, раздражало барабанные перепонки. Президент задумчиво чертил каракули в блокноте. Нарисовал наконечник стрелы, затем начал пририсовывать древко, а затем подчеркнуто сознательным движением оторвал карандаш от бумаги и зажал указательными пальцами: ластик левым, острие грифеля — правым. Руки его не дрожали.

Снова раздался голос премьера, звучавший, на слух Бака, надтреснутым колоколом, скрежетом раздирающего мрак грома, скрипом иглы, протыкающей барабанную перепонку. И в то же время, как ни странно, голос звучал мягко.

— Иронично, не правда ли, господа, что сейчас, когда у нас еще остается время, мы все равно не можем его использовать и оно пропадает впустую, — сказал премьер, и Бак еще тверже убедился в своих догадках. Он был уверен, что премьера терзает глубочайшая мучительная скорбь.

— Сейчас мы ничего не можем. А потом? Не знаю. Знаю лишь одно: если на Москву упадут бомбы, мы нанесем ответный удар.

Бак быстро перевел, но президент, казалось, слушал невнимательно, склонив голову, он будто решал в уме трудную задачу. Затем, решив ее, кивнул Баку.

— Насколько удачны ваши действия по перехвату бомбардировщиков? — спросил президент.

— Удачны? Удачи никакой, только кое-какие результаты. Мы бросили восемьсот шестьдесят сверхзвуковых истребителей на сотни целей, внезапно заполнивших экраны наших радаров. Это, господин президент, был щекотливый момент. Группа наших специалистов была уверена, что ваши ученые разработали способ маскировки приближения бомбардировщиков, которых мы сумели обнаружить лишь на нашей территории. То, что представляется ложными целями, уверяли они, есть не что иное, как настоящие самолеты. И требовали немедленно нанести ответный удар всеми нашими МБР и бомбардировщиками.

— Почему же вы не сделали этого? — спросил президент, и Бак изумленно посмотрел на него. Президент кивком приказал переводить. Баку этот вопрос показался враждебным и грубым.

— Да, хороший вопрос, — сказал премьер.

Бака смутила новая интонация, которую он не мог поймать, какой-то тонкий нюанс, подтекст. Слова премьера падали с тем же тяжелым сарказмом, но он явно вкладывал в них что-то еще.

— Так почему же вы не нанесли контрудар? — повторил вопрос президент.

— Я отложил решение нанести ответный удар потому, — тихо ответил премьер, — что у меня еще было время рискнуть и поверить в вашу искренность. К тому же я отдавал себе отчет, что это — конец. Для всех. Крестьянин, ставший политиком, не обделен здравым смыслом, господин президент. Генералы недовольны. Так же, полагаю, как ваши генералы недовольны вами. Но время требует здравого смысла… который столь же часто свойственен простым людям, как и сильным мира сего…

Президент начал говорить, но, к собственному своему изумлению, Бак поднял руку, сдерживая его. Русский размышлял вслух, и Бак понял, что выслушать его может быть полезным. Президент кивнул, соглашаясь.

— Из восьмисот шестидесяти поднятых нами истребителей семьдесят, проявив сметку и мужество, сумели атаковать ваши «виндикейторы», — продолжал премьер. И, помолчав, добавил: — Мы сумели сбить лишь два бомбардировщика.

— Ваши потери? — спросил президент.