Гарантия безопасности

— Одну минуту, господин премьер. Из того, что вы только что сказали, вытекает, что не вся вина лежит на наших летчиках. Ваши собственные специалисты доложили вам, что пытались глушить нашу радиосвязь. Так что если искать виноватых, то вместе.

— Ничто не обязывало меня, господин президент, информировать вас о том, что мы, может быть, и ошибочно провели операцию по глушению вашей радиосвязи, — ответил премьер. — Просчет каких-то безвестных ученых не имеет ровным счетом никакого значения. В глазах всего мира вы подло и безо всякого повода совершили акт агрессии против Советского Союза и, возможно, уничтожите Москву. Кто в Индии, Таиланде, Японии, Африке или Европе поверит, что подобное чудовищное злодеяние было вызвано тем, что мы глушили вашу радиосвязь? Да никто! И, что более существенно, никто в Советском Союзе ни на секунду не смирится с мыслью, что уничтожение Москвы останется безнаказанным. Забудьте о технических неполадках, ловушках и контрмерах! Ошибка, как вы признали сами, проистекла с вашей стороны. А расхлебывать — нам.

— Что же вы намерены предпринять, господин премьер?

— Я в западне, господин президент. — В голосе премьера звучало отчаяние. — Я совершенно готов привести в действие всю мощь наших наступательных вооружений. Собственно, именно это я и намерен предпринять, если вы не сумеете убедить меня, что ваши намерения не враждебны и что еще есть шанс сохранить мир.

— Ваши специалисты уже должны были информировать вас, что я отозвал на базы всю американскую бомбардировочную авиацию. Помимо шестой эскадрильи, ни один американский самолет не совершает против вас никаких враждебных действий. Разве это похоже на подготовку к всеобщей войне?

— Да, военные уже доложили мне об этом, — устало согласился премьер. — Вроде бы вы искренни, но откуда нам знать, какие еще держите камни за пазухой? И где еще даст сбой ваша электроника?

— Никаких камней за пазухой мы не держим, — возразил президент. — Ваши люди подтвердят, что я лично открытым текстом передаю приказ всем подводным лодкам-ракетоносцам не только не запускать, но и не готовить к пуску ракеты, пока на то не поступит приказ лично от меня. — В голосе президента не было мольбы, но говорил он с такой настоятельностью, что ее не мог не ощутить даже слушающий через переводчика премьер. — Дать же гарантии, что техника больше не будет выходить из строя, я не могу. Как не можете и вы.

Премьер вздохнул.

— Не могу, — только и донеслось издалека.

Бак, чуть застонав, отчаянно затряс рукой перед лицом президента, показывая, что больше ни о чем просить нельзя. Советский премьер дал все, что мог.

— Думаю, господин премьер, что вам следовало бы покинуть Москву для обеспечения вашей безопасности, — сказал президент. — Тогда мы могли бы продолжить переговоры даже в том случае, если самолеты прорвутся и произойдет самое страшное. Я молю Бога, чтобы этого не случилось, но и исключить этого нельзя.

— Я уже принял меры, чтобы вместе с частью моего персонала покинуть Москву вертолетом, — немедленно отозвался премьер. Голос его внезапно обрел жесткость и твердость. — Москву мы эвакуировать не будем. Некогда. Вот она лежит передо мной, невинно, открыто и беззащитно. Если Москва погибнет, господин президент, у нас останется мало времени на разговоры.

— Я сознаю это. Но сделаю все возможное, чтобы убедить вас в наших добрых намерениях. Я лишь прошу вас не предпринимать никаких необратимых шагов. Если вы запустите МБР и пошлете бомбардировщики, все будет кончено. Я не смогу сдержать наши средства возмездия, и тогда весь мир превратится в пепел.

— Знаю, господин президент. Мы уже говорили об этом. Каждый из нас бесконечно все просчитывал и прикидывал, выслушивал аргументы своих советников. Но если Москва погибнет, — и голос его содрогнулся в бессильном гневе, — то я что — должен сидеть и смотреть, как стирают с лица Земли мою столицу, а затем с шапкой в руке идти к вам просить начать мирные переговоры в Женеве? Идиотство! А я — не тот человек, и мы — не тот народ, чтобы выглядеть идиотами.

— Я во многом согласен с вами, — вымолвил президент, и Бак впервые увидел на его лице гримасу неимоверного физического напряжения, чуть ли не боли.

Долгая неуверенная пауза.

Затем советский премьер заговорил снова:

— Я возобновлю разговор, когда удалюсь на безопасное расстояние от Москвы. — Голос звучал сухо, невыразительно, без эмоций.

В трубке раздался щелчок.

— Господин президент! — воскликнул Бак. — Разрешите заметить, вы блестяще провели разговор! Он признал вероятность их собственной ошибки, и… — Бак осекся, потому что президент и не думал слушать его. Лицо президента обмякло, расплылось в маске отчаяния. Вперив взор в каракули, испещрявшие блокнот, он как бы искал ответ в четких жирных запутанных линиях.

И снова Бак ощутил, что за конкретными переведенными им словами мимо него проскользнуло нечто куда более важное.

— Вы сломали его, господин президент, — сказал Бак. — Он глубоко потрясен.

Президент поднял взгляд. В зрачках его потемневших глаз застыла агония.