Гарантия безопасности

Первым в Омахе на слова президента среагировал конгрессмен Рэскоб. Сначала он так же замер в недоумении, как и все остальные. Как и они, он тупо смотрел на громкоговоритель, не в состоянии поверить, что все понял правильно. Затем встал и подошел к генералу Боугэну. Он по-прежнему шагал походкой Ла Гардия, но от его уверенности в себе и следа не осталось.

— Он не имеет права, генерал, — тихо выдавил Рэскоб. Глаза его стали пусты, как у мраморной скульптуры. — Вы можете остановить его. Даже если ваши действия сочтут мятежом, вы все равно можете остановить его. — Он запнулся. Казалось, он говорит сам с собой. — Эмма, дети, дом — все погибло! Весь сорок шестой избирательный округ! Все! — Голос Рэскоба звучал распевно, убеждающе, грозно-напористо. Таким голосом он произносил речи в палате представителей. — Конгресс поддержит вас, генерал. До конца! Вы войдете в историю как величайший патриот всех времен!

Генерал Боугэн осознал, что в силу какого-то особого психологического сбоя охвативший Рэскоба шок заставляет его облекать в слова самые потаенные свои мысли, что говорит он просто для того, чтобы не сойти с ума.

— Я глубоко сожалею, конгрессмен Рэскоб, — ответил генерал. — Да как глубоко, господи! Я знаю, что в Нью-Йорке живет ваша семья. Но ведь еще около двухсот миллионов живут по всей Америке, и еще больше — в России, и все эти жизни висят сейчас на волоске, конгрессмен Рэскоб. — Генерал понял, что он умышленно именует Рэскоба официальным титулом, чтобы заставить его очнуться, прийти в себя, вернуться в реальный мир. — Подумайте об этом, конгрессмен Рэскоб. Да и не пойми я его решения, я все равно бы не ослушался президента.

У Рэскоба ожили глаза, и в них появилось такое выражение безнадежного отчаяния, что генерал Боугэн поспешил отвернуться.

— Я мог бы понять его решение, забудь я, что там — мой дом, думай я лишь о политике. Да, я понимаю — равновесие сил должно быть восстановлено, иначе взорвется весь мир. Око за око, город за город. Так торжествует справедливость, когда она покоится на силе. Мы приносим в жертву город, чтобы спасти страну. Но это мой город, мой дом, моя семья, мои… — Вскинув руки, Рэскоб закрыл ими лицо, уронив голову, на секунду прячась за жестом скорби, испокон веков знакомым человеку. Но тут же поднял голову снова, стерев с лица отчаяние. — Это должно быть сделано, — сказал он просто. — Око за око. Должен бы быть иной выход, но его нет. — В глазах, еще секунду назад мраморно-мертвых, выступили слезы, но голос звучал по-прежнему сдержанно. — В политике принимать трудные решения приходится сплошь и рядом, но такого трудного не выпадало еще никому. И оно — верно.

— Да, сэр, я думаю, это верное решение, — согласился генерал.

— Скажите, я успею вернуться домой, генерал? — спросил Рэскоб. — Хотел бы быть с семьей.

— Нет, не успеете. Да если бы и успели, я все равно не выпустил бы вас отсюда.

Кивком показав, что понял его, Рэскоб отошел и сел за стол.

— Техника, люди и решения пошли вразнос, — сказал Боугэну Кнэп. — Теоретически мы допускали подобную возможность, но углубляться никто даже не желал. Все старались изложить свои опасения подипломатичнее, чтобы не показалось, будто мы действуем с позиции слабости.

Генерал Боугэн слушал Кнэпа уважительно, но не вдумываясь. Потому что думал он о Рэскобе, странным образом улавливая охватившее того чувство неверия в реальность происходящего. В голове не укладывалось, что все эти небоскребы, десятки административных зданий, сотни жилых домов, мосты и миллионы людей исчезнут за считанные мгновения. И там, где они жили, будет бушевать море пламени, оставив лишь пыль, ветер да ландшафт, усеянный почернелыми грудами оплавленного металла и обугленной плоти.

«Вернется ли когда-нибудь Рэскоб в Нью-Йорк?» — подумал Боугэн. По какой-то неизъяснимой причине он не сомневался в этом. Вернуться Рэскоба заставит отнюдь не болезненное стремление поковыряться в собственных ранах, но любовь к прошлому и желание поклониться руинам. Боугэну пришел на ум старинный образ Вечного Жида. «Современный его вариант, — подумал Боугэн, — политик без избирательного округа».

И, пытаясь стряхнуть с себя чужую скорбь, генерал лишь понял, что это — скорбь его собственная.

В центральном пункте управления Пентагона все смотрели на Свенсона, когда президент закончил говорить. В Нью-Йорке жила его семья и находилась штаб-квартира его фирмы. Лицо Свенсона сохраняло прежнее выражение.

— Находится ли в Нью-Йорке какая-либо документация, жизненно необходимая для управления страной? — спросил он. — И есть ли у нас время эвакуировать ее из Нью-Йорка, генерал Старк?

— Н-нет, сэр, времени не осталось. — Старк с трудом владел голосом. — В Нью-Йорке находится целый ряд незаменимых документов, но для процесса управления страной жизненно необходимыми они не являются. Но вот архивы частных компаний…