Гарем. Реальная жизнь Хюррем

– Однако же и габсбургский вопрос все-таки требует окончательного разрешения.

Сулейман тяжело вздохнул.

– Ну а как тебе этот Запольский после того, как ты с ним лично познакомился?

– Король из него выйдет плохой, а вот вассал – хороший.

«То же самое сказала и Хюррем», – подумал Сулейман.

– Очень даже хорошо, – сказал он. – Нам ведь как раз цепной пес при северных вратах и нужен. Пусть себе носит корону, но ведь, по сути, пока он будет платить нам подати золотом и рабами, его королевство будет оставаться нашим.

– Стало быть, решено?

– Да. Передай его посланнику наше решение.

Ибрагим снова взял виолу и принялся нежно перебирать струны.

Сулейман ощутил укол раздражения. Он никак не мог расслабиться, даже здесь. Ему не давали покоя мысли о войне нервов в его собственном гареме. На самом деле ни о чем другом он и думать не сможет до тех пор, пока Гюльбахар не упрячут подальше и понадежнее.

– Мне нужно с тобою еще кое-что обсудить. Я о Мустафе.

– Хороший мальчик, – сказал Ибрагим.

– Это правда, у него отличные задатки лидера и воина. Ему уже четырнадцать лет, и пора бы ему дать провинцию в управление, чтобы испытал себя в кресле губернатора да подготовился получше к великому бремени, которое ему однажды предстоит на себя взвалить.

– Он еще слишком молод.

– Всего лишь годом моложе, чем был я, когда отец отправил меня губернатором в Манису.

– Год – недолгий срок, когда тебе сорок, а для четырнадцатилетнего – это целая жизнь.

– Все равно думаю, что пора. Но я согласен с тем, что ты сказал насчет его молодости. Вот мы и отправим его туда под присмотром его матери, чтобы наставляла его по мере надобности. Они же очень близки. Согласен?

– Вот этого я бы настоятельно не советовал, мой господин.

– Нет, насчет этого я решил окончательно.

Ибрагим даже моргнул от удивления.

– Опасно давать ему вкусить живой крови слишком рано. Лучше бы нам вводить его в бой взвешенно и постепенно.

– Не вижу здесь никаких будущих проблем, о которых нам стоило бы тревожиться.

– Я бы все-таки посоветовал воздержаться. Почему бы нам не повременить с этим хотя бы еще год?

– Это мой сын. И я его знаю лучше всех.

– Но дать ему губернаторство так скоропалительно…

– Оставь уже меня в покое, Ибрагим! Я же сказал тебе, что уже принял решение. Ты хороший визирь, но иногда мне кажется, будто ты возомнил себя султаном!

– Как скажешь, мой господин. Всецело полагаюсь на твою величайшую мудрость.

Повисла напряженная тишина.

Наконец Сулейман встал.

– А теперь мне пора спать, – сказал он. – Я устал.

Ибрагим остался где был и принялся наигрывать на виоле меланхоличную мелодию.

Закрыв глаза, он позволил музыке унести себя далеко за стены сераля, через семь холмов Стамбула, за Черное и Средиземное моря. Напев колыхался маревом над жаркими песками Африки. Одна долгая грустная нота эхом разносилась по долинам Персии и Греции, другая – над широкими медленными потоками Дуная и Евфрата. Припев носило ветром над просторами венгерских равнин и украинских степей, а самые пронзительно-плачущие ноты проникали даже вглубь лабиринтов извилистых улочек Иерусалима.

Принцы и паши, шахи и шейхи слаженно танцевали под общую для всех музыку, ибо такова была построенная Османами империя. И именно отсюда, из-за стен Топкапы, всем им эту музыку наигрывали, трогая струны.

Но сегодня он явственно услышал диссонансную ноту вопреки выстроенной им и Диваном гармонии. Исходила она из Старого дворца, отведенного султаном под свой гарем; руки, извлекшие эту ноту, были белыми и нежными, но с окрашенными в алый цвет ногтями.

Впервые в его жизни Ибрагиму стало страшно.

Сулейман восседал на белом коне посреди мощеного двора с непроницаемым выражением на лице. Никто из окружающих слуг и стражников не расшифровал бы, что на нем написано, даже если бы осмелился поднять на него взгляд. Но никто и под страхом смерти на такую дерзость не отважился бы.

Мустафа вспрыгнул в седло, легким сжатием коленей пустил своего жеребца вперед и поравнялся с отцом. Сулейман положил ладонь на руку сына.

– И да благословит тебя Аллах в добрый путь и убережет тебя от напастей.

– Благодарю тебя, отец.

– Делай все как подобает.

– Сделаю все, что смогу, чтобы верно служить тебе.

– Запомни, ты служишь не мне, а Исламу. Даже султаны и их наследники – всего лишь слуги Аллаха. Езжай с миром!

Сулейман обернулся и увидел три фигуры в хиджабах, спешащие через двор к ожидающей их карете, – Гюльбахар и двух ее служанок.

Он дождался отъезда крошечной процессии со двора. Наконец врата Старого дворца за ними затворились, и он вздохнул со смешанным чувством горечи и облегчения. Что есть ее отъезд для него лично – потеря или избавление?

Великую тяжесть чувствовал он на своей груди. Все женщины мира – его, а ему все чего-то недостает…

Часть 4 Блюститель блаженства

Глава 29

Ионическое море