Гарем. Реальная жизнь Хюррем

– Просит передать, что ничуть не желает тебя обидеть. Просто, говорит, услышала лично из уст шейх-уль-ислама, что пока она была рабыней, ей можно было ложиться с тобою, не оскорбляя тем самым Всевышнего. А теперь ей, как свободной женщине, грешно это делать.

– Это ей сам Абу Саад сказал?

– Да, так и сказал. – Сам сказал, пусть сам эту чушь и растолковывает во имя и от имени Всевышнего.

– Тогда и мы должны с ним немедленно посоветоваться, ибо кому, как не ему, знать волю Аллаха! Он в этом разбирается много лучше меня.

Сулейман вихрем вылетел из комнаты. Аббас, шепотом помолясь, тихо проследовал за ним.

Любой другой на его месте содрогнулся бы от ужаса, будучи поднятым с постели среди ночи, дабы предстать перед лицом самого Властелина жизни, Царя царей и Хозяина мужских голов и принять на себя грозовой шквал накопившейся у него ярости. Но шейх-уль-ислам боялся лишь Бога, будучи при этом непоколебимо уверен в благости сердца и помыслов Вездесущего. Вот он и предстал перед султаном с видом на удивление спокойным.

В просторной приемной султана присутствовали лишь три человека – сам Сулейман, Аббас и Абу Саад. Стражники, вытащившие муфтия из постели, теперь ждали окончания аудиенции за дверью.

Сулейман грозно взирал на клирика с высоты своего трона.

– Мне нужна фетва, – сказал он.

Абу Саад склонил голову.

– Она касается Хюррем. Я отпустил ее из своей семьи невольниц. Отныне она свободная женщина.

– Она мне уже сказала, – подтвердил Абу Саад.

– Как вольная женщина, может ли она все так же делить со мною ложе согласно святому закону Божию?

Ответ у Абу Саада был готов, поскольку тот же самый вопрос часами ранее поставила перед ним и Хюррем. Ответ же на него оставался непреложным вне зависимости от того, кто этот вопрос задает.

– Даже если вы тысячу ночей разделяли с нею ложе как с невольницей, первая же ночь с нею теперь, когда она свободна, стала бы смертным грехом перед Аллахом на погибель ее души.

– И как ей разрешить эту проблему?

– Отныне она сможет разделять с вами ложе без скверны при единственном условии: если она станет вашей законной женой.

– Пошли вон! – сказал Сулейман. – Оба!

Какая прекрасная комната, размышлял Сулейман. Какая просторная. Сколько труда вложено мастерами в этот фаянс на стенах! До чего пышны эти багряно-синие ковры! Они до сих хранят следы коленей кызляра-агасы. Он сомкнул веки и заслушался журчанием фонтанов, вдыхая разлитый в воздухе аромат ладана из кадильниц. Явленное чудо совершенства! Если бы только идеального окружения хватало мужчине для полного счастья…

«Итак, все сводится к простейшему выбору, – думал он, – вступить с ней в брак или поступиться ею навсегда».

Все члены его застыли и онемели. Много часов просидел он в неподвижности, уставившись под свод купола над собою и пытаясь представить себе жизнь без нее.

В своем отчаянии он был не одинок: традиция, долг и страх восседали бок о бок с ним на протяжении всего его ночного бдения – и спорили с ним и между собой, как бабы на рыбном базаре: у каждой – свое мнение, и каждая навязывает его с категоричностью шейх-уль-ислама. Он бы и рад был не выслушивать весь этот базар, но ни одна сторона не желала просто взять и уйти, оставив его в покое.

Четвертый двор Топкапы представлял собою миниатюрный лес из старых пиний и витых кипарисов, густо всползающих вверх по склонам мыса Серальо. По одну сторону от него открывался вид на тренировочные поля для джерида и полуразрушенные византийские монастыри, приспособленные под конюшни; по другую искрилась синяя гладь Золотого Рога. Сулейману нравилось изредка здесь гулять, восхищаясь видами и наблюдая за тренировками конников.

Но сегодня его понурая голова была всецело поглощена неимоверной путаницей мыслей.

Он поднялся на «Холм, повергший верблюда в крик», высшую точку двора. Оттуда были видны острова Мраморного моря; далее простиралось Средиземное, а за ним – его египетские, берберийские и алжирские колониальные владения.

Если посмотреть на восток, там за вспененным ветром Босфором начиналась Азия, и тянулись за горизонт караванные пути в Сирию, Азербайджан и Армению.

Под ним в гавани высился лес мачт галеонов его адмирала Тургут-реиса, превратившего Средиземное море во внутреннее море Османской империи. На другом берегу стояла Галата со складами и дворцами венецианцев, генуэзцев и греков, поголовно плативших ему дань.

Севернее виднелись дворцы гяуров в Пе́ре. Далее за ними лежали Румелия, Босния, Валахия и Трансильвания – вассальные земли османов.

«Да разве есть ныне царь, которому под силу тебя одолеть и заставить меня прислуживать ему обнаженной за столом? – послышался ему голос Хюррем. – Ты самый могучий муж в мире – и вдруг не осмеливаешься сделать то, чего желаешь более всего. Тобою правит страх».