Гарем. Реальная жизнь Хюррем

Радостно улыбнувшись, она протянула ему руку. Сын поднес ее к губам и сел рядом с нею.

– Сразу лучше стало, раз знаю теперь, что ты вернулся! – воскликнула она и взяла его ладонь в свои. – Я так по тебе соскучилась! Как там Стамбул?

– Полон слухами, как водится. Каждый – от последнего лоточника до составителя султанских здравиц – мнит себя следующим сераскиром и строит планы следующего похода против Священной Римской империи.

– Уверена, что после них останется от нее и на твою долю еще не завоеванных земель, когда станешь султаном.

– На все воля Аллаха.

Гюльбахар взглянула ему в глаза:

– С отцом виделся?

– Виделся.

– Обо мне спрашивал?

– Передает тебе сердечные пожелания и далее пребывать в добром здравии.

Выдавив из себя улыбку, женщина спросила:

– Какие еще новости из города?

– Все только и говорят о пожаре в Старом дворце. Сгорел дотла вместе с прилегающим кварталом.

– А Хюррем?

– Не пострадала. Ночует теперь в серале.

– Что, действительно спит прямо во дворце?

– Пока что да, – пожал плечами Мустафа.

– Плетет сети паучиха. Будь осторожен.

– Ты ее переоцениваешь. – Шехзаде снова поднес ладонь матери к своим губам. – Отец ее любит больше, чем тебя. Жаль, что так, но ничего большего за всем этим нет. Так что попробуй просто забыть.

Затем Мустафа немного поговорил с нею о собственной семье, расспросил о сыновьях и выразил надежду, что его кадын не слишком ей досаждают. Гюльбахар единолично распоряжалась его гаремом, знала все, что там происходит, баловала внуков и едва терпела его жен. Поэтому она рассказала сыну лишь то, о чем ему нужно знать, и при этом тщательно следила за собой, дабы невзначай еще раз не помянуть Сулеймана. Но радость от встречи с сыном все равно уже была омрачена призраками былого.

После его ухода Гюльбахар невольно стиснула лежащие на коленях руки в кулаки. Он не желает к ней прислушиваться.

Он в упор не видит опасности.

Свода законов имелось два. Были кануны — законы, издаваемые лично султаном, – и был шариат — священный и непререкаемый свод законов ислама. И даже султан, обладая абсолютной властью правителя, обязан был строго следовать писаному слову Аллаха.

Толкованием шариата занимался совет религиозных судей, который только и был вправе выпускать фетвы – толкования шариата по любым вопросам – в соответствии с нормами исламской юриспруденции. Однако и судьи не имели ни права выпуска фетв без приглашения к этому, ни права слова без просьбы высказать свою точку зрения.

У каждого губернатора имелся собственный муфтий-наставник по вопросам религиозного права. Высший судья – шейх-уль-ислам – назначался для духовного наставления самого султана.

При Сулеймане шейх-уль-исламом был Абу Саад, один из могущественнейших людей во всей Османской империи.

Кабинет его представлял собою обычную комнату с видом на сады второго двора и обставлен был скромно, что подчеркивало аскетичность вкусов того, кто его занимает. Главное место в кабинете отведено стойке из слоновой и черепаховой кости, на которой лежал открытый Коран с ярко освещенными страницами золочено-синих писаний.

Первым перед госпожой Хюррем в кабинет зашел кызляр-агасы. Сама Хюррем была полностью покрыта фиолетовой шелковой чадрой. Абу Саад хлопнул в ладоши, и пажи выставили гостям шербеты, хотя хозяин и знал прекрасно, что Хюррем к своей чаше не притронется, ведь отпить из нее, не приоткрыв ладони и лицо и не осрамив тем самым их обоих, она не могла.

– Ваше присутствие честь для меня, моя госпожа, – сказал Абу Саад. – Всевышний зело радуется великому рвению, с которым вы отреклись от языческих богов вашей юности и приняли единственную истинную веру.

– Мне по-прежнему еще многому только предстоит научиться, – ответила Хюррем.

– Всем нам многому нужно научиться.

Он бросил взгляд на Аббаса в поисках разгадки причины их столь неожиданного посещения, но тот с каменным лицом уставился за окно. Пажи принесли шербеты со льдом и удалились. Абу Саад ждал, пока Хюррем заговорит.

– Как вам известно, я удостоилась высочайшей чести от Властелина жизни, – произнесла она наконец.

Хозяин склонил голову в знак признания щедрости султана, проявленной по отношению к ней.

– Мне доставило огромное удовольствие передать кое-что из моего изобилия во славу ислама. Я оплатила постройку больницы и мечети.

– Ваша щедрость пришлась как нельзя кстати.

– Но есть один вопрос, не дающий мне покоя. Это предмет религиозного свойства, который мне, бедной женщине, никак не уяснить для себя. Сделали ли эти пожертвования мою душу более благочестивой в глазах Всевышнего?

Абу Саад моргнул.

– Ну так, да, это же воистину благочестивые деяния.

– Значит, записи о них внесены в великую скрижаль в Раю, и они мне зачтутся во спасение?

Шейх взял паузу. Ответ-то был очевиден, но нужно было его повежливее сформулировать.

– Деяния ваши благочестивы, моя госпожа, это да. Но вам, как невольнице, они в Раю не зачтутся, а будут отнесены на имя султана, прибавив ему святости, и да хранит его Всевышний.

– Значит, все мои добрые дела втуне?